13.10.12
"Чем так мучиться, скорее бы уж убили..." Фрагменты воспоминаний солдата Михаила Дмитриевича Ткаченко
...В 1933 году мы были на грани вымирания. Я, Валя, Таня ходили по соседним сёлам, просили милостыню. Дома на нашем большом столе был чаще суп (на ведро воды горсть какой-то крупы), весной - оладьи из белой акации, мокрички да для связи муки жменю). "Кофе" из желудей и кореньев. Собирали на кучах навоза на бригадном дворе непереваренные скотиной зёрна кукурузы, ячменя, варила мама суп и поровну разливала нам по мискам. Страдали очень. Умерли маленькая Надя и бабушка. Остальные выжили.
Картинка тех лет (не именно 33-го, а вообще тех лет). Был у нас поросёнок. Так вот, каждое утро приходил кто-то из бедняков-активистов, стучал палкой по свинарнику. Поросёнок хрюкал, откликаясь. Однажды свинарник ответил тишиной - мы зарезали поросёнка. Немедленно набежали активисты, начали обыск и всё забрали.
Слышал от людей в селе, что кого-то забрали за анекдот о Сталине, рассказанный по пьянке. Также знаю, что забрали мужа моей тётки, который был в городе машинистом паровоза и немцем по национальности.
Закончил школу. В 1939 году поступил в Днепропетровский Индустриальный техникум. Жил впроголодь в общежитии. Учился кое-как, хотя был довольно способным. Вёл себя в общежитии не лучшим образом. Да и все очень несерьёзно относились к занятиям. Стипендию получал всегда, но это мизер. Случалось, что не было ни копейки даже на хлеб, и мы пешком ходили по трамвайным путям в техникум (находившийся на улице Кооперативной), внимательно глядя под ноги. Тогда вагоны трамвая были деревянные, и в щели полов падали копейки. Если удавалось найти копеек 15-20, мы ели хлеб. Из дому помощь была редко и незначительная. Совсем перед войной мы с Кнырыком Мыколою и другими бросили учёбу и поехали по домам. Довелось трудиться в колхозе.
В 17 лет выполнял тяжёлую мужскую работу - хлебосдача. Мешки зерна по 80-82 кг, их на весы, с весов на телегу, везешь на приёмные пункты в Вовниги, в Привольное, там с телеги снова на весы, оттуда тащить на высокие горы зерна по трапам под 45 град. вверх и там высыпать. Проиходилось сеять, косить, букарить (культивировать) и тому подобное. Людей не хватало, многих мужчин забрали в армию (на Польшу, Финляндию).
Неожиданно меня мобилизуют в ФЗО на рудники Кривого Рога. Я поехал, увидел - везде всё красное: пыль, вода после дождя, лица шахтёров... Я сбежал. Чуть не судили, но заступился отчим, помог. [Какие-то справки за взятки.]
Грянула война. Когда немец был уже на подходе, колхоз эвакуировал свой скот. Нас, старших хлопцев, мобилизуют гнать и стеречь стадо. Поблизости села Войскового на переправе через Днепр сбились в кучу сотни тысяч голов скота. Тяжело очень было: дождь и плохое питание... Всё это богатство досталось немцам. Мы убежали домой.
Когда первые подразделения немецкой армии появились в селе, мы притихли, наблюдая, как по большаку движутся мотоциклисты. Бросалось в глаза множество внешних признаков цивилизации на технике и амуниции немцев, различных ремешочков, петелек, приборов, всяческих удобств - в отличие от советской простоты. Прямо на улице солдаты стали бриться; у каждого ранец, там полотенце, бритва, какие-то цацки. Весёлые, уверенные, спокойные.
Приход немцев остался в памяти гнетущим чувством безысходности. В отличие от нас, молодых, люди постарше довольно спокойно (если не сказать приветливо) однеслись к приходу врага. Им в сознательном возрасте пришлось пережить коллективизацию и Голодомор, кажется, Советская власть достаточно им насолила.
Немцы переименовали колхоз в Die Kollektivwirtschaft и перестроили его структуру: раздали скотину по дворам (нам досталась серая кобыла), каждому давали задание и все трудились на немцев. Я трудился на разных работах. Однажды справляли обжинки [окончание страды], я напился и что-то выступал перед односельчанами, да ещё и на русском языке. Потом было очень стыдно перед людьми за эту выходку.
В нашей хате в одной половине стоял офицер, в другой жили мы. [Традиционные хаты в этой части Украины состояли из двух раздельных половин, каждая с собственной печью]. Немцы вели себя корректно, угощали нас шоколадом [невиданное лакомство для крестьянских детей], просили у нас семечек подсолнуха, называя их "сталинский шоколад". Когда они неумело лузгали семечки, заметно было, что это для них абсолютно незнакомое дело.
Однажды собралось несколько немцев, видимо какой-то их праздник, у них бутылка вина. Посидев, разошлись, оставив недопитую бутылку. Удивительно.
Весной 1942 слишался далёкий гул фронта, где-то от Харькова. Через неделю затихло.
Немцев заменили венгры или румыны. Мы с ребятами полезли в школу, стоявшую пустой. Нас там застал солдат, заставил вывернуть карманы и, найдя у меня перочинный ножик, заехал мне в лицо. Молодой такой парень, моего возраста
В 1942-ом начали отправлять молодёжь в Германию. Для меня это стало шоком. Поезд медленно преодолевает перегоны, кажется, уже мы неизвестно где от родного дома. Страшная тоска! Безысходность! В товарном вагоне дверь приоткрыта, немец с автоматом дремлет при ней. Я лежу около двери, потихоньку ногой подвигаю её дальше, увеличивая проём. На затяжном подъёме поезд замедляет ход, я неслышно вываливаюсь наружу. Осталась в вагоне моя котомка на память обо мне. Оказалось, заехали мы недалеко, где-то всего под Верхнеднепровск. Со временем добрался домой, через людей сделали какие-то справки, мне это всё сошло с рук. А вот тогда же парня из нашого села, Ивана, при попытке бежать из эшелона застрелили.
При всех властях приходилось бегать, как солёному зайцу, все одинаково пытались выпить кровь, что коммунисты, что фашисты.
Приближался фронт. Мы, наши родные, соседи, односельчане ждали наших. Знали, что тогда нам на фронт, на смерть, а всё равно ждали. Село Башмачка находится за 4 км от Днепра. Осенью 1943-го какое-то советское подразделение со стороны Вовниг ворвалось в Башмачку. Наверно, разведка. Сразу же немцы бросили несколько танкеток, я видел, как они двигались по полю. Наши разбежались по селу, попрятались у людей, попереодевались.
Немцы объявили, чтобы все молодые мужчины явились на учёт, понятно, чтобы их выявить. Той же ночью я, сводный брат Иван, другие ребята из села, взяв заранее припасённые котомки, рванули из села. Жили в посадках, в балках. Похолодало. Как-то пришлось два дня лежать, не поднимая головы. На скирде немцы обустроили наблюдательный пункт, может корректировка артиллерийского огня, протянули телефонные провода. Они толкутся, а мы лежим ни живы, ни мертвы. Вдруг очень быстро они свернулись и убежали.
Мы вернулись в село. Я собственными глазами видел, как немецкий солдат бежал по улице с велосипедом, так и не сев на него, бросил и побежал дальше. Паника.
Пришли наши. Конечно, великая радость! Огромная маса украинцев не любила Советской власти, не желала за неё отдавать свою кровь, но всё таки люди радовались, что наши вернулись.
29 октября 1943 года полевым военкоматом меня призвали в армию. Нас погнали через Днепр, переправу бомбили, всё бегом. Быстро формируют подразделения, меня, который учился в техникуме, как более образованного, назначают в пулемётный расчёт третьим номером к пулемету "максим". Личного оружия не выдали, форму - частично, я остался в своих штанах и сапогах. Быстро назад через Днепр, на запад. Проходили мимо Башмачки, но некогда было заскочить.
Прибыли на фронт. 458 стрелковый полк 78 стрелковой дивизии 3-го Украинского фронта.
Мы, кто находился на оккупированной территории, работал на врага, были в глазах Советской власти приближены к штрафникам. То есть нас сразу, без подготовки, слабо вооружёнными, как попало одетыми, бросали на второстепенные направления просто как массу. Большинство скоро погибали. "Не велика потеря!" - считало советское руководство.
Немцы отступали, сдерживая нас небольшими аръергардами. Наш командир, младший лейтенант, поднимает в атаку, кричит, угрожает пистолетом (собственными ушами слыхал, как старшие мужики гутарили, что надо бы его пристрелить). Бойцы неохотно поднимаются, бежат, падают, ползут. Снова бежат. Особенно ужасно кричат раненные в живот. Бежишь вперёд, видно впереди, как вражеская очередь выбивает фонтанчики земли. Кажется, добегу туда - и всё. Но ведь он не в одно место бьёт.
Мы выбросили щиток от пулемёта, потому что его издали видно, немцы накрывают миномётами. Верёвку метров 15 привязали к пулемёту, постреляем, меняем позицию - переползаем, а потом за верёвку тянем пулемёт. Осень, дожди, у немцев пулемётные ленты металлические, у нас брезентовые, намокают, постоянно заедают в замке. Я подобрал себе немецкую винтовку, она тяжелей нашей "трёхлинейки", но автоматическая.
Постоянное движение вперёд. Я сильно сдал. Небритые, голодные (нас практически не кормили), грязные. Дожди. Мы взяли в каком-то селе у людей тачку, катим пулемёт...
Как-то ночью немцы вдоль переднего края пустили танк со включенными воющими сиренами. Ужасная паника, все побежали, как бараны.
Однажды ночной привал в скирде. Просыпаюсь посреди ночи - один. Наши двинули дальше. Бросился догонять, наткнулся на немца. Одинокий немец, рванул от меня в ночь. Беги...
Я совсем обессилел. От голода кружится голова, жжёт желудок. Терпеть нет сил. Чем так мучиться, скорей бы уж убили. Я искренне так думал в то время!
В одной из атак неожиданно словно поленом по колену! Ранили. Ещё брат Иван помог мне, звал санитаров (погиб он скоро), санитары уже позже тянут меня к телеге, а я выпросил у них горбушку хлеба и жую. Очень голодный.
Тяжёлое ранение в ногу, повреждение сухожилий. Черыре месяца в госпитале в Тбилиси. Помню, давали "Кагор" граммов по сорок. Спокойно, тихо. Там я отошёл, поправился...
