09.09.09
Н.И. Голиков. "Записки солдата"
Война для меня закончилась утром 22 октября 1944 года, на Севере. А началась в конце февраля – начале марта 1943 г., когда мы, курсанты Подольского пехотного училища, эвакуированного в Иваново, были направлены на фронт. Помню Алексея Федотова, Алексея Фролова, Николая Новикова, Николая Щербакова, Анатолия Колыгина, Ивана Харитонова, Славу Коровина, Ваню Хрусталева, Ваню Степанова, Щипова… все с 1924 года рождения. В одном эшелоне с нами ехали курсанты Ярославского пехотного училища. Из Москвы нас отправили на юг. Продвигались медленно, и когда прибыли в Тулу, там стояла в полном разгаре весна. А мы – в валенках, шапках, теплом белье, рукавицах. Кормили плохо, и мы почти всё зимние обмундирование обменяли на еду у гражданского населения.
Нас везли без оружия. Был только командир эшелона и его заместитель. Больше никого над нами не было. В вагоне у нас был старшим Алексей Федотов - ивановец. В 80-х годах мы встретились и с ним, и с Алексеем Фроловым, Николаем Новиковым, Славой Коровиным, Николаем Щербаковым. Ныне все покойные. Жив только Борис Малинкин из поселка Савино Ивановской области. В прошлый 2009 год я у него был.
Эшелон поставили в тупик на Косой Горе. Железнодорожный узел часто бомбили, но нас Бог миловал. В вагонах-теплушках прожили месяц. Потом состав потянули в сторону узловой станции Горбачево. Ее бомбили по нескольку раз в день. Не доезжая до Горбачева, остановились, и стали спешно выгружаться. Все делалось бегом, ноги были молодые, резвые. Строем, без оружия отправились на север в сторону Плавска, Крапивны.
Солнечным днем нас остановила машина «виллис» с офицерами, генералами. Высокий спокойный генерал приказал построиться, доложить о себе. Это был командующий 3-й армией генерал-лейтенант А.В. Горбатов. Поздоровался с каждым за руку, спросил, сколько времени в пути, когда ели, курящим предложил угоститься папиросами «Казбек». Кто посмелее, захватили с запасцем. «Когда прибудете на место, вас досыта накормят кашей» (так оно и было). Затем попросил спеть строевую песню. Мы грянули «Махорочку». «Молодцы!» - похвалил командующий.
Возле деревни Пеньково вышли к разлившейся реке Плаве. Для переправы поданы были большие лодки. Переправлялись в кромешной тьме. Запрещено было курить. На другом берегу была деревня Косая Губа.
362-я стрелковая дивизия, в которую мы прибыли, уже побывала на Калининском фронте. Теперь это были жалкие остатки ее: в ротах было по два-три старых солдата, а то и ни одного. Многие были больны дистрофией, беззубые, оборванные, вшивые, измученные до предела. Некоторых водили под руки. Ночью, из-за куриной слепоты, никто не видел, ходили с поводырями. Ели молодую крапиву, щавель. Спали на ходу. В большинстве они были из крестьян. Очень печальное зрелище. Помню, вышла какая-то баба и всплеснула руками – «Какие-то оборванцы, а не солдаты. То-то немцы были – другое дело».
В начале мая нас вооружили и маршем направили на юг, в сторону станции Чернь. Переход производили скрытно, ночами; котелки, каски и другие гремящие предметы были подвязаны, запрещалось курить. 70–80-километровый переход преодолели с трудом. Через Плавск проходили во время какого-то праздника. Возле церкви стоял народ и провожал нас задумчивыми взглядами. Очень много было молоденьких девчонок. Сколько ночей шли – не помню. Едва объявляли привал, садился и засыпал.
Деревня Ильинка. Жителей ее, баб с ребятишками, выселили из домов. Ютились они в землянках, ямах, а кто и непонятно где. В домах разместили нас – недоучившихся курсантов, а ныне красноармейцев 5-го батальона 1210-го полка 362-й стрелковой дивизии 3-й армии. Рядом проходила железная дорога на Мценск. Он был в 30-35 км. Полгорода находилось у немцев, половина - у нас. Оттуда доносился грохот бомбежек, не смолкали артиллерийские выстрелы, в воздухе шли непрерывные воздушные бои, ночью повисали осветительные ракеты на парашютах.
Почти ежедневно, в сумерки, в сторону Мценска проходил маленький паровозик с 2–3 теплушками. В них находились штрафники. Иногда они пели. Это означало, что будет производиться разведка боем. Операция была равносильна смерти. Немногие и только ранеными возвращались из нее. Утром уцелевших везли обратно.
Мы начали копать траншеи, строить третью линию обороны Брянского фронта. Работали до изнеможения конец мая, июнь, начало жаркого июля.
5-го июля немцы перешли в наступление на Центральном и Воронежском фронтах – началась Курская битва.
Нас срочно определили кого куда. Довооружили: винтовками, автоматами ППШ, пулеметами ручными и станковыми – «максимами», ПТР-ми. Выдали по 500 штук патронов, гранаты, бутылки с зажигательной смесью, противогазы, лопаты, плащ-палатки, шинели, вещмешки. Сухой паек – несколько ржаных сухарей и ложку сахарного песку – съели сразу.
12 июля 1943 года наш 5-й батальон покинул только что построенную с таким тяжким трудом оборону под станцией Чернь и деревней Ильинкой. Шли ночью в сторону Спасского-Лутовинова. Вошли в него в сумерки. Взобрались на бугор. Справа белела церковь, темнели сад и парк. Надвигалась черная туча, приближалась гроза. Раскаты грома сливались с орудийными выстрелами. Давила страшная усталость. Поклажа – 30-35 кг, истощение, куриная слепота, сон на ходу, многие падали в пути.
От Спасского пошли на юг, огибая Мценск. Передвигались ночью, днем прятались в лесочках и перелесках. Шли по местам недавних боев: сгоревшие деревни, разбитая техника, трупы солдат. Однажды недалеко от села Высокого переходили через поле, сплошь покрытое кучами трупов наших солдат, посеченных пулеметами. Вскоре увидели, что пулеметчиками были немцы-штрафники, прикованные к пулеметам. Я проходил от них в двух метрах. Прикованы они были мелкими цепочками, подобие мотоциклетных. Они и мертвые сидели, как живые.
Среди подбитых танков было много наших Т-34, встречались и «тигры», видели «фердинанды».
16 июля подошли к селу Высокому. Накрапывал дождик. Изредка долетали шальные мины и рвались в огородах и лопухах. Все проголодались и искали глазами, чем бы набить животы. Увидев сад с недозрелыми яблоками, мы полезли на яблони, не обращая внимания на предупредительные знаки: «Осторожно! Заминировано!» Когда стали спускаться в низину, к мостику, дождь усилился. Впереди не было ни своих, ни немцев.
Ночью на открытом месте нам приказали залечь в кюветы и предупредили: «Не спать! Впереди только немцы». Это была передовая.
На дороге, в метрах в 30-40, стояли два танка Т-34. Из люка ближнего наполовину вывалилось тело обгоревшего бедняги-танкиста. Значит, недавно здесь шел бой. Становилось жутковато. Я стал потихоньку окапываться, положил винтовку СВТ, вынул из мешка патроны, 2 гранаты, 2 бутылки с зажигательной смесью, снял противогаз и задремал.
Разбудил меня шорох слева. Кто-то полз по кювету ко мне. Это был наш солдат. Он шепотом передал приказ: узнать, кто находится в леске, расположенном за полем шириною 200-300 метров, разыскать кухню и принести два котелка воды. Я взял винтовку, котелки, вещмешок и, согнувшись, осторожно направился через поле. Благополучно миновав его, оказался в молчаливом лесу. Стало светать. Я заметил солдата, прятавшегося от меня. Осмелев, он подошел и спросил: кто я и откуда пришел. Сказал, что кухню вчера разбомбили, и махнул рукой в сторону, где она была. Я пошел туда. В луже, после вчерашнего дождя, лежали убитые лошади. В стороне – повара, которых я всех знал – недавно дежурил на кухне. Я набрал воды. Солдат поторопил, чтобы быстрее сматывался – можно нарваться на немецкую разведку.
Вернулся, когда стало подниматься солнце. Высоко в небе уже зависла «рама». Ждать пришлось недолго. Сначала завыли мины, загрохотала артиллерия, затявкали короткими очередями пулеметы. Потом появились пикировщики и, развернувшись каруселью, начали бомбить нас. Становилось жарко. Мы все плотнее прижимались к земле.
Потом наступила тишина. Кто-то сказал: - «Немцы завтракают. А у нас третий день - ни хрена!»
Поступила команда: - «Бегом, через поле, в лес!» Откуда я недавно вернулся. Немцев в лесу не было, но следы их остались: кровавые бинты, куски ваты, мундиры, пилотки – уходили спешно. Наше продвижение они засекли, и начался обстрел. На счастье, рядом находился заболоченный луг. Снаряды, падая на него, рвались глубоко в земле, а иные уходили в трясину, не взрываясь.
Подъехали «катюши» Нам приказали покинуть их расположение.
Выйдя из-под обстрела, мы оказались в липовой аллее старинного парка. В конце аллеи начиналась траншея, только что оставленная немцами. Южный бруствер ее, в сторону противника, круто поднимался вверх. К северу от траншеи виднелись несколько домиков, а в стороне скрытые густыми кронами белели стены каменного двухэтажного дома.
Траншея быстро наполнялась солдатами. Немцы чувствовали, что готовится атака, и усилили обстрел. Сидели в траншее, над головой были какие-то кусты. Ветки трещали и дымились. Старый солдат сказал: «Разрывными стреляют». Нам приказано было сесть на дно траншеи. Сидели, прижавшись друг к другу так плотно, что невозможно было пошевелиться. Принесли сухой паек: два сухаря и ложку сахарного песка. Одни съели сразу, а другие убрали, боясь ранения в живот. Передали приказ: в 12 часов идти в атаку, сигналом будет залп «катюш». Появились два младших офицера, у одного в руках – какая-то бумажка. Я прислушался к их разговору - «Кажется, будем наступать на Суворово». Я запомнил это название на всю жизнь. Стали готовиться к атаке. Видел, как один солдат начал креститься. Некоторые надевали чистые нижние рубахи.
Надо мною командиром был, понюхавший пороха, солдат-сталинградец Иванов. Он сказал: «Голиков, держись поближе ко мне, слушай меня и следи за мной».
Загрохотали «катюши». Скрип и вой их залпов заглушали команды. Часть солдат поползли по крутому откосу вверх и…тут же скатились на дно траншеи. Больше они не поднимались. Я тоже не хотел отставать от других, но Иванов надавил рукой на мою каску: - «Обожди малость. Не торопись». Когда немцы перенесли огонь, мы с Ивановым и другими солдатами выкарабкались из траншеи.
Показались наши штурмовики и на малой высоте расчистили нам путь. Стали появляться потери. Миновали кусты, лесок, и вся рота рассыпалась в них. «Вперед! Вперед!..» Очень скоро команда эта стала ненужной. Кто уцелел, выскакивали из лесочка на чистое ржаное поле. Рожь стояла высокая, спелая – пора жать. Немцы сделали широкие прокосы среди ржи, и открыли ураганный огонь по бежавшим по полю. Я оглянулся и увидел, как кругом, взмахивая руками, падали солдаты. Из рук выпадали винтовки, ручные пулеметы, каски…
Справа от меня, по небольшой долинке, передвигался Т-34, останавливаясь и стреляя короткими очередями. Иванова я потерял. Присев ненадолго, подумал: как быть? Сзади - заградотряд. Значит – только вперед, не отставая от танка, прикрываясь его броней. Я повернулся правым плечом к танку и в то же мгновение страшным ударом был сбит на твердую, как камень, землю. От удара в правую лопатку и оземь все во мне дрожало, винтовка улетела метров на пять вперед. Правая рука судорожно подергивалась. Болели спина, плечо, ключица. От боли я ни о чем не мог думать. Промелькнуло: «конец». Затем: «А ведь не в сердце же, значит еще поживу».
Я откашлялся и сплюнул кровью – подумалось: «задето легкое». Подбежал солдат из нашего взвода – Лебедев, ярославец лет тридцати. Спросил, куда ранен, разрезал гимнастерку, нижнюю рубаху, снял их вместе с мешком и перевязал бинтом из санпакета. Поднес мне винтовку, каску и, сказав: «Я бы остался с тобой, да сзади заградотрядовцы. Жди санитаров», поднял винтовку и пропал во ржи. Больше мы не встречались. А ранее, утром, когда занимали траншею, в немецком блиндаже на полке я нашел безопасную бритву в коробочке. Лебедев, увидев, сказал: «Голиков, отдай ее мне, ты все равно не бреешься». И я отдал ему бритву. Отблагодарил он меня сполна.
Гимнастерка, рубашка, вещмешок остались в поле. Жалко записной книжки с адресами солдат почти всей роты. Было это 17 июля 1943 года.
А потом пошли санчасти, полевые, эвакуационные, стационарные госпитали: Тула, Ясная Поляна, Свердловск, станция Баженово в 40 километрах от него. Оттуда выписали в батальон выздоравливающих в г. Камышлов. Когда выписывали, врач Кущева осмотрела меня и ласково сказала: «Мальчик, Вы – счастливый, еще бы миллиметр и…»
Из Камышлова направили в часть, в Еланские военные лагеря. Худую славу оставили Гороховецкие лагеря, но Еланские были тяжелее. Кормили раз в сутки, одной капустой и та – мороженая. В лагерях стояли 20 полков, и ежедневно один отправляли на фронт. Не было бани: вши, клопы, блохи. Зимой ходили "в туалет" прямо около казармы, и вырастала куча дерьма к весне, как египетская пирамида. И чтобы справить нужду, надо было карабкаться на верх этой кучи (разумеется, замороженной). Некоторые солдаты умудрялись пробыть в лагерях по три и более месяцев. Рядом ходили офицеры - с розовыми, сытыми, чисто выбритыми штабными мордами. Была у них отдельная столовая, баня, душ, бабы...
Состав пополнялся за счет госпиталей, уголовников, рабочих, списанных с уральских заводов. Потом меня направили в Челябинск, в 33-й учебный танковый полк, где я попал в роту самоходчиков. В апреле 1944 года, после окончания учебы, был направлен в г. Миус, в экипаж самоходки СУ-152. Формирование полка завершилось в г. Наро-Фоминске под Москвой в мае 1944 года.
Итак, июль 1944 года, Лодейное Поле, река Свирь (широкая 240 м), на противоположном берегу оборона финнов. Я - наводчик тяжелой самоходной артиллерийской установки СУ-152. Тот же танк (60 тонн металла), только башня с орудием (152 мм) не вращается. Экипаж 5 человек. 1) Командир машины – лейтенант Лев Александрович Евстифеев, из Ульяновской области или же только танковое училище там окончил. Родился в 1920 году. 2) Механик-водитель Гашев Николай, из шахтерского городка Копейска, Челябинской области. Родился в 1925 году. 3) Я, Голиков Николай Иванович. Родился в селе Палех Ивановской области в 1924 году. 4) Замковой – рядовой Николай Корчагин из Воронежской области. Его обязанностью было: дослать снаряд и заряд (гильзу), общий вес – более 60-ти кг и закрыть замок. После выстрела, если позволяла боевая обстановка (не было обстрела, бомбежки), выбросить гильзу через люк наружу. 5) Заряжающий. С мая 1944 года, когда мы очутились на Карельском фронте, у нас по разным причинам сменилось три или четыре заряжающих. К сожалению, фамилии их память не сохранила.
Все в экипаже были на фронте по второму или третьему разу. Командир и механик-водитель сменили несколько машин, имели ранения, горели в Т-34. Воевали оба с начала войны.
Наш полк назывался 339-й гвардейский тяжело-самоходный артиллерийский Свирский полк. Командовал им гвардии майор Торчилин – волевой и строгий командир. В полку была 21 машина. На ходу это выглядело грозно и внушительно, сопровождалось изрядным шумом и грохотом, лязгом, скрежетом. На Карельском фронте мы начали воевать с самого юга Карелии – с Лодейного Поля. За рекой Свирь – холодной, быстрой, глубокой и широкой находился г. Олонец. Там были финны...
Числа 5–8 июля начали артподготовку – восемь часов беспрерывной стрельбы. После нее, на бортах, на ту сторону реки и далее в город Олонец. Одна машина (самоходка) в районе Олонца провалилась в реку – не выдержал мост. Население все попряталось. Пришли «освободители». Несколько человек отравилось самогонкой.
Партизанского движения в Карелии не было, а карелы – родные братья финнов.
Спешно стали продвигаться по Карелии. Особенно-то не разбежишься: тайга, озера, болота, речки, сопки, цинга. Война – на дорогах или параллельных им, до 100 км длиной, обходах – по заминированным участкам, самодельным гатям. Мучительно уставали механики-водители – у них так ломило руки и ноги, что часами не могли уснуть. Бомбежки, артобстрелы, строительство мостилищ из бревен под тяжелым артобстрелом.
Медвежьегорск, Кемь, Олонец, Подпорожье, Лодейное поле (штаб Свирьлага) запомнились наличием советских концлагерей. В этих местах, когда останавливались возле мест заключения, нам запрещалось открывать люки и выходить из машин.
Вспоминается эпизод: возле Медвежьегорска все-таки вылезли мы из машины. В тумане виднелись вышки охранников лагеря. Неожиданно к нам сквозь пелену приблизилась фигура мужчины, а за ним шел охранник с винтовкой. По одежде человек напоминал священника. Он попросил у нас хлеба, который мы ему тут же передали. Неожиданно охранник передернул затвор и вскинул винтовку, прицеливаясь в несчастного. Командир наш молниеносно выхватил «ТТ» со словами – «Только попробуй сука, застрелю!!!» Тот опустил свое оружие.
Наконец вышли на границу с Финляндией. Тишина, домики все покрашены, как игрушки. Стали поговаривать о перемирии. Нас – в Петрозаводск. Погрузили на платформы – и на север, в г. Кемь. Оттуда 180 км на запад, к границе, к г. Ухте. Там понесли потери - на мине подорвалась автомашина с саперами. Немцы уже уходили в Норвегию.
Запомнился такой случай: сорвало у нас гусеницу. Я вместе с Колькой Корчагиным (был он у меня в орудийной башне «замковым») орудовал около машины кувалдой - забивал «палец», соединяющий гусеничные траки - и вдруг затылком почувствовал, что кто-то сзади на меня смотрит. Оглянулся и обомлел – немец, но без оружия. Несколько секунд смотрели друг другу в глаза, и неожиданно он поднял руки вверх. Я тогда неплохо знал немецкий, подошел к нему и спросил: «Немец?» "Австрия, Австрия" - разобрал я из его слов. Командир с механиком были на другой стороне машины. Я обошел САУ и сказал командиру, что там немец. «Какой еще немец?» - удивился он. «Обыкновенный немец» - ответил я ему. Командир приказал всем забраться в машину. А механику – завести двигатель. Сам отправился к пленному. Когда командир спустился к нам, рука с пистолетом нервно дрожала, и он никак не мог засунуть оружие в кобуру.
После этого случая уважение мое к нему пропало. Впоследствии он погиб…
Мы вернулись в Кемь, погрузились на платформы и дальше на Север: Кандалакша, Мурманск. Выгрузились и на бортах – в Колу. Оттуда, через долину Смерти (ныне Долина Славы), к Петсамо (ныне Печенга).
Прорвали немецкую оборону. Ночью вошли в догорающую Печенгу. Потом стали тяжело продвигаться к Норвегии, к городу-порту Киркенес. У поселка Никель к нам на ночлег в САУ попросился полковой оружейный мастер. Я уступил ему свое место, а сам вместе с автоматчиками, завернувшись в брезент, устроился спать на броне. Рано утром началась бомбежка. Я был тяжело ранен осколком. Случилось это 22 октября 1944 года. Эвакуировали меня пароходом с Титовки. Вечером я уже лежал в Мурманском госпитале на белой чистой простыне.
Победу я встретил в госпитале. А из него был направлен на флот. Военно-Морскому флоту нужны были артиллеристы, и я прослужил в нем еще почти пять лет в городе Балтийске. Демобилизовался 8 марта 1950 года.
Имею награды: медаль «За отвагу», два ордена Красной Звезды (один из них местные коммунисты по приказу первого коммуниста района Николая Киселева прятали от меня в военкомате почти десять лет). Он нашел меня почти через сорок лет после награждения в Заполярье - вытащили мы тогда из-под обстрела два танка Т-34; орден Отечественной войны 1-й степени и медали почти за все битвы, в которых я принимал участие, и юбилейные. Железа хватает, даже в себе ношу осколок от бомбы.
