16.05.10
"Так началась война" Отрывок из книги воспоминаний А.П. Биленко
Ветеран войны Андрей Петрович Биленко ушел из жизни в 1990 г. Много лет спустя его сын, кандидат технических наук Анатолий Андреевич Биленко, разбирая семейный архив, нашел эти записи. Как можно понять из содержания и интонации мемуаров, написаны они были достаточно давно, задолго до первых проблесков "гласности", что, на мой взгляд, делает их особенно ценным историческим документом. Отрывок публикуется с полным сохранением стилистики автора.
***
"… Я должен предупредить, что мой рассказ не является документальным историческим повествованием, т.к. я, будучи механиком самолета, техником звена или даже старшим техником авиаэскадрильи, не принимал участия в совещаниях, когда ставились какие-либо боевые задачи полку или даже эскадрилье. Не присутствовал также на разборах выполненных заданий, не пользовался я и архивными документами. Поэтому я не могу претендовать на точность времени, а иногда и места, где происходили эти события. Но в памяти они запали надолго.
Задачей технического состава полка всю войну было бесперебойное обеспечение работы самолетов и моторов, а если учесть, что на войне по самолетам еще и стреляли, то механики полка работали не только по обслуживанию полетов, но и по восстановлению подбитых самолетов. Короче говоря, работали по меньшей мере 25 часов в сутки. Я знаю, что каждое воинское подразделение писало историю своей части. Для этого поручалось определенной группе лиц отражать все события, происходящие с ее участием. Такая история писалась и в нашем полку, однако я к этому не имел отношения, т.к. в сутках только 24 часа. Я, безусловно, не имею морального права делать выводы о многих событий военного времени, т.к. выводы могут быть неверными, исходя из узкого круга событий, происходивших вокруг меня. То есть я описал то, что преломилось сквозь призму моего сознания, сознания очевидца, "маленького человека"…
Так началась война
В субботу 21 июня 1941 г. после окончания занятий большинство семейных офицеров полка уехали к женам в город Луцк, который находился в 60 км от лагеря. Все оставшиеся в лагере начали тщательно готовиться к танцам, т.к. кто-то пустил слух, что к нам в лагерь придет из Колки много девочек на танцы и в кино. Однако никто не приходил. Мы сами потанцевали немного, и когда стемнело пошли смотреть кино здесь же на улице. После кино мы немного походили и, угомонившись, разошлись спать в первом часу ночи.
Несмотря на то, что большинство офицеров ждали перемен и предчувствовали близость каких то изменений в нашей жизни, все же объявленная тревога в эту ночь интуитивно чувствовалась последней. В три часа ночи была объявлена боевая тревога, мы все в считанные минуты выбежали на аэродром к своим самолетам и подготовили их к запуску, а летный состав подготовился к вылету. Однако команды на вылет не последовало - ни в самом начале тревоги, ни в дальнейшем. Минут через сорок после объявления тревоги, мы услышали нарастающий гул самолетов и сразу же увидели идущие на бреющем полете двенадцать черных как воронье самолетов. К аэродрому они пробрались воровским путем, из-за леса на малой высоте, благодаря чему их гул мы услышали тогда, когда они уже были на подступах к аэродрому.
Подойдя к аэродрому, самолеты разделились на четыре звена по три самолета и приступили к обработке нас (бомбежке). Отделившись одно звено ударило по палаточному городку в надежде на то, что мы еще спим. Второе звено пошло дальше и начало бомбить склад боеприпасов и ГСМ, третье звено ударило по самолетам, причем с такой пунктуальностью, что можно было только удивляться. Начали с первой эскадрильи так шли по кругу, а вернее по линейке, вокруг аэродрома где стояли самолеты и кромсали их по порядку от первой до четвертой эскадрильи. Четвертое звено, развернувшись, пролетело поперек аэродрома и на взлетной полосе наделало воронок, благодаря чему с аэродрома нельзя было нормально взлетать и садиться. В момент бомбежки стрелки девяти самолетов поливали пулеметным огнем по личному составу и самолетам. Находясь в четвертой эскадрилье, которая стояла в дальнем углу аэродрома, над самой речкой, мы наблюдали, как в первой эскадрилье летели вверх щепки от наших самолетов, слышали оттуда шум и крик, однако все еще не верилось, что началась война, и мы стояли раскрыв рты и рассуждали, что это наши бомбардировщики.
Когда пулеметный огонь стрелков перешел на третью и четвертую эскадрильи, и пули засвистели уже мимо нас, мы кинулись к речке в камыши. Стрелки, заметив, что мы попрятались в воду, начали поливать пулеметным огнем по воде, однако никто в воде ранен не был. Ранены были два человека, которые не успели добежать до речки. На аэродроме не было ни единой траншеи или окопчика, не было также и зенитных батарей. Одним словом, аэродром был абсолютно не защищен. Кроме того, не было также простых винтовок, т.к. на аэродроме были только офицеры, вооруженные пистолетами. Если бы были у нас винтовки, то я уверен, что можно было сбить несколько самолетов, т.к. они летали над аэродромом так низко, что видно было морды летчиков.
Рядом с нашей эскадрильей стоял один самолет СБ-1, который был предназначен для учебы во взаимодействиях с истребителями. Короче говоря, он буксировал на длинном тросе конус, по которому учились стрелять истребители. На бомбардировщике были установлены турельные пулеметы и стрелок этого самолета открыл огонь по немецким самолетам в упор. Немецкие стрелки немедленно перенесли огонь с нескольких самолетов на нашего стрелка. Однако эта дуэль окончилась вничью. Немцы прострочили в нескольких местах плоскости нашего самолета, но стрелок был невредим. Сбить их самолет также не удалось. Однако этот стрелок спас, наверняка, не одну нашу жизнь, т.к. весь огонь был перенесен на него.
Интересно отметить еще одну деталь первого налета. Я уже говорил, что все мы были необстрелянные и не нюхавшие пороха и настолько наивны, что и сейчас спустя 39 лет, я поражаюсь этой наивности. Когда стрелки немецких самолетов начали буквальным образом, как дождем, поливать нас из пулеметов девяти самолетов, это было на рассвете. Мы слышали, как свистели пули, и стояли, любовались трассами полета пуль: красными, зелеными, как любуются нормальные люди фейерверком. Стояли и наблюдали, как эти разноцветные трассы своими языками медленно тянулись к нам и незаметно исчезали. Только значительно позже дошло до нашего сознания, что за это любопытство можно поплатиться жизнью.
Первый налет как бы пробудил нас ото сна, встряхнул нас и одновременно нанес нам самый большой урон. Мы потеряли более двадцати самолетов, были убитые и раненые. Не могу утверждать, случайно это было или намеренно, но на многих самолетах были сняты пушки под видом каких-то переделок или усовершенствования. После первого налета мы срочно начали рыть себе окопы, появились солдаты из батальона аэродромного обслуживания с винтовками, потом также появились винтовки и у наших мотористов. Кроме того, мы установили на треногах несколько снятых с самолетов пулеметов ШКАС. Немцы не заставили себя долго ждать. Минут через 40 последовал второй удар, только уже девяткой. Эта девятка проследовала в стороне от аэродрома на восток, а затем зашла с востока и подвергла аэродром дерзкой бомбардировке. Через некоторое время несколько пикирующих бомбардировщиков, также зайдя с востока, с большой высоты прицельным огнем ударили по аэродрому. Так, до часу дня аэродром пять раз подвергался бомбардировке.
В час дня группа летного и технического состава на двух грузовых машинах выехала в Луцк на наш постоянный аэродром, куда должны были перелететь оставшиеся целыми самолеты. С этой группой уехал и я. Но большинство личного состава остались на аэродроме для эвакуации самолетов и имущества. К этому времени сюда же явились те офицеры, которые вчера вечером уехали к женам. Отъехав четыре-пять километров от аэродрома, мы въехали в большое по тем местам село Пески, которое действительно стояло на сильно песчаном грунте. Как только мы въехали в село, нас сразу же обстреляли с чердаков бандеровцы. В бой мы с ними вступить не могли, так как нам необходимо было срочно прибыть на другой аэродром для организации там полетов. Кроме того, у нас кроме пистолетов и двух винтовок ничего не было. При обстреле мы срочно покинули машины и в одиночку пробирались на край села, договорившись там встретиться в лесу за селом, куда поехали машины. Собравшись, мы уехали, не дождавшись троих офицеров, которые явились в Луцк на второй день.
К пяти часам вечера на аэродром в Луцке перелетели около двадцати пяти оставшихся целыми самолетов. Остальные самолеты из шестидесяти штук были либо повреждены и срочно восстанавливались, либо полностью уничтожены. На аэродроме в Луцке в этот день летчики успели сделать пару вылетов. В один из этих вылетов не вернулся на аэродром мой летчик Юдин. Имя его я уже забыл, так как мы не успели с ним по настоящему сдружиться. Знаю только, что Юдин был москвич, имел неуравновешенный характер, всегда много говорил, вечно был чем-то недоволен. В воздухе занимался ухарством. Его часто прорабатывали командир звена и командир эскадрильи, а иногда доходило и до командира полка. Говорили мне летчики, которые с ним летали на задание, что он при возвращении с задания отклонился от звена, помахал крыльями и ушел на запад. Так это или нет, не знаю, но на него это было похоже. Дело в том, что когда мы были еще в Луцке, до выезда в лагерь, он иногда откровенничал со мной и рассказывал, что вот он достал пластинки Петра Лещенко и других там наших эмигрантов, и все возмущался, что у нас не продают такие вещи.
В первый и второй день войны мне особенно запомнились вылеты командира полка Зеленского, знающего свое дело командира, душевного и волевого человека, возглавлявшего одну группу летчиков. Вторую группу летчиков возглавлял Герой Советского Союза, заместитель командира авиадивизии комбриг Лакеев. Получилось так, что авиамеханик комбрига Лакеева остался где-то на другом аэродроме, и он попросил меня временно обслуживать его самолет. На второй день летчики очень много куда-то летали, возвратившись на аэродром, бежали на командный пункт, механики за это время осматривали и заправляли самолеты. И снова в полет. Мы не имели возможности расспросить летчиков, что они делали и где линия фронта. Лакеев, возвратившись на аэродром, быстро маскировал самолет, затягивая его под деревья, и бежал на КП.
Вечером, когда прекратились полеты, летчики уехали в город на отдых, а технический состав осмотрев и подготовив к следующему вылету самолеты, остался ночевать на аэродроме. Старший техник нашей эскадрильи Поздняков уговорил меня пойти с ним в городок, где мы жили - ему хотелось узнать, эвакуированы ли семьи военнослужащих. в том числе и его семья. В доме, где жили семейные, мы никого не нашли. Квартиры все были открыты, вещи сложены в чемоданы и узлы и выложены на видном месте. Сверху на вещах лежал лист бумаги, на котором крупным шрифтом было написано: "Товарищи, убедительно прошу вас по возможности забрать все упакованные вещи". Оказывается, что кем-то была дана команда упаковать все вещи, которые будут специальной командой вывезены, а семьи с детьми частично успели вывезти, а часть семей ушли сами. Мы с Поздняковым разыскали продукты, брошенные в кладовых, зажарили яичницу с салом и впервые в этот день покушали, после чего почувствовали усталость. Хотели было лечь спать, но побоялись и решили пойти в общежитие офицеров холостяков, посчитав, что там будет безопаснее, так как это общежитие охранялось.
Придя в эту гостиницу, мы обошли весь второй этаж и не нашли там ни единого человека, кроме двух солдат, которые стояли у входа гардеробной, где хранились наши вещи. Я посмотрел на свои вещи, они оказались все целы, однако и здесь нам показалось оставаться спать страшно, и чтобы не отбиться от полка мы решили идти спать на аэродром, ко всем своим. Там казалось как-то веселей. Вещи, как вы догадались, безусловно, никто не собирал - ни на квартирах семейных, ни в общежитии холостяков. Их, наверное, потом собрало местное население. Мои вещи остались в двух местах: чемодан с документами, фотографиями и некоторыми мелкими повседневными вещами остался в лагере, т.к. мы как выскочили по тревоге из лагеря и больше туда не являлись, остальные вещи находились в кладовой гостиницы, где мы жили. Эти вещи наверное и сейчас еще там хранятся, но я никак не выберу времени поехать их забрать.
Позже ребята мне рассказывали, как они, оставшись на полевом аэродроме, провели там двое суток. Вводили в строй легко раненные самолеты. Собирали из двух, а то и из трех один самолет, собирали имущество аэродромного обслуживания. В лагере раскурочили все наши чемоданы, достали из моего чемодана большой мой портрет, сделанный накануне выезда в лагерь, нарисовали на нем усы, повесили на дереве и тренировались в стрельбе. Из пропавших вещей мне было жалко только фотографии и документы, остальные вещи были, в основном, все армейские, которые после этого я десятки раз получал и столько же их терял. Многие офицеры, в особенности семейные, попав в западную Украину, начали обзаводиться всяким нужным и ненужным барахлом. Накопили целые стопы отрезов на костюмы, на пальто, много хромовых кож для пошивки регланов и др.
На второй день летчики с рассвета вылетели, но, как мне кажется, не для выполнения какого либо задания по сопротивлению немцам, а скорее всего для ознакомления с положением дел на нашем участке. Так как летчиков было больше, чем самолетов, вылеты делались без передышки для самолетов, мы не успевали заправлять и заряжать самолеты. Немцы обнаружили нас на этом аэродроме, и часов в одиннадцать дня прилетела первая ласточка на этот аэродром, т.е. пришло с десяток бомбардировщиков в сопровождении истребителей и крепко ударили по аэродрому. Во время налета наших истребителей на аэродроме не было, и немцам по сути нечего было бомбить, аэродром в это время ремонтировался, делались дополнительные взлетные полосы в разных направлениях.
Аэродром был большой, взлет и посадку можно было осуществлять в любом направлении. На окраине аэродрома, сразу за ангарами был отрыт неглубокий карьер, где грабари брали землю для выравнивания взлетного поля. Посредине этого карьера походил бруствер, шириной до двух метров и глубиной полтора метра. Выпустив самолеты на задание, мы с одним резервным летчиком сидели на этом бруствере свесив ноги я в одну сторону, он - в другую. Но когда бомбардировщики зашли на бомбежку и из них посыпались бомбы, мы сразу же оба легли под бруствер, только с разных сторон. Одна из бомб упала в карьер со стороны летчика. Летчик сидел в кожаном комбинезоне. Когда закончилась бомбардировка, я поднялся, отряхнул землю и смеясь полез через бруствер к летчику, крича ему: "Поднимайся!". А он молчит и не поднимается. Оказывается летчика взрывной волной прижало и наверное с десяток раз крутануло возле стенки бруствера. В результате, комбинезон был цел, а летчик внутри комбинезона был перемолот, как в мясорубке и был мертв.
Во время налета на аэродром начали раздаваться одинокие выстрелы. Когда мы разобрались, стреляли бандеровцы из домиков, отдельно стоявших за аэродромом под лесом. В этот момент недалеко от домиков по-над лесом проходила дорога, по которой проезжала военная подвода с двумя красноармейцами, которые после выстрелов повисли с телег, а лошади потихоньку шли дальше. Как только закончилась бомбардировка, мы немедленно окружили с трех сторон эти три домика и открыли огонь по всему живому. Убили одного парня, который почему-то во время нашего обстрела лез на чердак по торцу дома. Когда мы окружили эти домики, то там ничего не нашли, кроме одной рыдавшей женщины и убитого в доме пожилого мужчины. Осмотрев тщательно все домики, мы обнаружили в одном доме подвал, из которого сделан был подземный выход в глубокий ров, находящийся в лесу. По этому выходу и скрылась в лес вся эта банда. Нам некогда было искать эту банду и разбираться, что к чему. Мы подожгли этот домик в назидание потомкам и ушли на аэродром.
Часа в четыре или пять вечера на город налетели двадцать четыре бомбардировщика и более тридцати истребителей. Часть из них прилетела и на аэродром. Однако рассмотрев, что аэродром был пустой, самолетов на нем не было, а ангары, очевидно, посчитали, что будут им нужны, не стали бомбить. Несколько самолетов сбросили бомбы по траншеям, которые мы успели уже выкопать каждый себе, и улетели. Зато истребители безнаказанно поиздевались над нами, гонялись буквальным образом за каждым из нас и преподнесли нам урок. Минут 35-40 они штурмовали аэродром. Поднимались вверх и заходили на исходную позицию. Затем, пикируя, прицельным огнем строчили из пулеметов по каждой щели в отдельности, причем щели простреливали вдоль и поперек. Опять у нас кроме двух трех винтовок и пистолетов ничего не было. Очень жестокой бомбежке подвергся квартал города, по которому проходила основная магистраль Ковель - Ровно. По этой магистрали отходили войска и беженцы. Город запылал факелом.
После налета последовала команда на аэродроме всем срочно собраться в военном городке, где были казармы и склады. Там уже шла эвакуация имущества со складов и личного состава. Машины быстро загружались, по-моему, первым попавшимся имуществом, сверху садились по несколько человек и уезжали. Большая часть личного состава уехала раньше, в том числе и те, кто оставались на полевом аэродроме. Главный инженер полка Торопов приказал мне отобрать на складах несколько ящиков основных запасных частей, за которыми как будто вот сейчас подойдет машина. Однако никакой машины не было. Здесь же появились пехотинцы подрывники, которые выгнали меня со склада. Я выскочил за ворота городка, здесь стояла грузовая машина на которой уезжали работники штаба авиадивизии. Там были инженер полка Торопов и инженер дивизии Лосев. Уходя с аэродрома, я прихватил валявшуюся там винтовку со штыком. Эту винтовку при посадке на машину я передал Лосеву, а сам взялся за борт машины, чтобы залезть в нее. Машина в это время сильно рванула вперед, я споткнулся и упал. Слышал я, как некоторые офицеры кричали: "Остановите машину", но машина сходу набрала скорость. Это произошло на глазах у пехотинцев, которые говорили мне: "Ничего, лейтенант, не горюй, оставайся с нами".
В раздумье - что делать и куда идти - я простоял некоторое время у ворот городка, где проходила дорога из аэродрома в город. Я совершенно ничего не знал: куда перелетел наш полк, и куда мне двигаться дальше. Вдруг, откуда ни возьмись, появился бензозаправщик, в кабине которого кроме шофера сидел еще знакомый мне лейтенант из батальона аэродромного обслуживания. Я остановил их и попросил, чтобы они забрали меня, объяснив им, что я остался один и не знаю, куда и как мне добираться в полк. Так как в кабину третьему сесть было невозможно, я лег на трап, проходивший вдоль цистерны вверху, предназначенной для удобства обслуживания. Цистерна была совершенно новая, не бывшая в употреблении и полностью заправленная авиабензином. По городу мы проехали спокойно, нас никто не обстрелял, однако на выезде из города, где проходила основная дорога на Ровно, жилой квартал подвергся немцами жестокой бомбардировке.
Улица и дорога были покрыты воронками. Я видел, как искалеченные и контуженые женщины ползали по дороге, стонали, кричали, взывали к помощи или просто лежали без чувств. Дома с обеих сторон пылали, как факелы. Листы железа с крыш горевших домов скатывались в трубочки и со свистом летели во все стороны. Из-за того, что улицы в этом городе узкие, шоферу приходилось лавировать, объезжая воронки, он вынужден был прижиматься к домам, где бушевало пламя, и когда мы проскочили этот квартал, то у меня и у шофера были обожжены брови и волосы, которые выглядывали из под пилотки. Но бензозаправщик все-таки нас не подвел и не загорелся.
Когда мы выбрались из Луцка, начало как-то быстро темнеть, наверное потому, что дорога проходила в большинстве своем лесом, и как мне показалось, была заглублена, как будто проходила по какому то ущелью. По бокам дороги на возвышенности стоял лес. По проходившим машинам из леса раздавались одиночные выстрелы, что видно было по трассам пуль, но нам удалось проехать благополучно. Утром мы приехали на аэродром, который был расположен вдоль усадьбы совхоза в двенадцати километрах от города Ровно. Говорили, что это была усадьба какого-то помещика. Место это называлось Вороново. Усадьба стояла на ровном месте и была обсажена большими деревьями и высокой живой изгородью. К усадьбе примыкало большое ровное поле, засеянное клевером. Клевер был скошен, поле было укатано катком, и на нем был устроен аэродром. Шел третий день войны.
По приезде в Вороново мы в течение дня готовили к полетам самолеты, а летный состав беспрерывно куда-то летал на задания. Потери были три самолета. Кроме того, три самолета были подбиты и требовали ремонта. В этот день немцы наш аэродром не обнаружили, и мы обошлись без бомбежек. Под вечер самолеты нашего полка улетели и больше не возвращались на этот аэродром. О том, что самолеты больше не вернутся на этот аэродром, многие механики не знали, в том числе не знал и я. Прождав возвращение самолета около часа, я со стоянки самолета решил пойти в распоряжение полка и выяснить причину задержки самолетов. В это время сел на аэродром истребитель "Чайка" не нашего полка, летчик которого позвал меня и попросил осмотреть и заправить горючим самолет, а сам побежал на КП. Я заправил самолет и при осмотре обнаружил, что на левой стойке шасси срезан винт траверсы, который необходимо было заменить. Меняя болт, я задержался на аэродроме минут на сорок и когда пришел на командный пункт, на меня набросился начальник штаба полка капитан Шитиков. "Где ты шляешься, прячешься, трус, негодяй. Из-за тебя задержался отъезд полка на 30 минут. Тебя шлепнуть надо!" Оказывается, полк спешным порядком драпал с этого аэродрома.
Я молча сел в последнюю машину и мы тронулись в путь. Проехав немного вдоль аэродрома, мы обнаружили, что в первой эскадрилье осталось три подбитых самолета И-16, и что их можно за ночь ввести в строй. Решили оставить шесть механиков из первой эскадрильи во главе со старшим механиком этой же эскадрильи. Поскольку штаб полка уезжал таинственно и очень поспешно, старший техник высказал свое неудовольствие: "Оставляют на съедение немцам". Начальник штаба вспомнил обо мне и одного механика из первой эскадрильи пересадил на нашу машину, а мне дал команду остаться. Задача перед нами была поставлена предельно ясно: за ночь ввести в строй три подбитых самолета. Рано утром прилетят летчики пассажирским самолетом, чтобы угнать истребители, а мы улетим пассажирским.
Для запуска этих самолетов нам оставили стартер. Это обыкновенная грузовая полуторатонная машина, оборудованная специальными механизмами для запуска в виде вертикальной колонки с храповиком сцепления. Мы первым делом занялись маскировкой самолетов, затянули их в сад под большие деревья, так что сверху их было абсолютно не видно. За ночь мы ввели в строй эти самолеты, однако утром к нам никто не прилетел, Так как есть нам никто ничего не оставил, на второй день мы, проголодавшись изрядно, пошли в расположение усадьбы, где размещался совхоз. Двор совхоза был просторный с множеством многих строений разного назначения: административные здания, общежитие, столовая, амбар, подвалы. В глубине усадьбы был большой свинарник, курятник, гусятник, и др. По двору ходило много курей, гусей, а в загородке свиней. Все это хозяйство охранял один старик со старухой. Мы попросили у них чего-либо покушать, но они нам ничего не дали и начали ругаться, что они отвечают здесь за все и будут жаловаться. Тогда мы без всякого разрешения поймали несколько гусей, небольшого поросенка и пустили их под нож.
Здесь же в кухне столовой мы начали готовить. В огороде было много лука, чеснока и других овощей. В кладовой нашли яйца, сало, крупы, мука, но не было печеного хлеба. Мы взяли немного гусей и муки, поехали на хутор и выменяли на печеный хлеб. К нам присоединились человек пятнадцать красноармейцев с винтовками, одиноко блуждавшими в этом месте. Они то ли потеряли свои части, то ли дезертировали. Таким образом у нас появилось немного оружия - пятнадцать винтовок и один снятый с самолета пулемет ШКАС. Вначале мы обрадовались примкнувшим к нам красноармейцам, а потом начали их остерегаться, т.к. среди них были местные, и мы боялись, чтобы не приютить бандеровцев, но все прошло благополучно.
Не зная положения дел на фронте, мы сидели в усадьбе и наблюдали как летают самолеты наши и немецкие, слышны были отдельные взрывы и как будто артиллерийская стрельба. Аэродром наш находился в 12 км от Ровно на северо-восток. В 16 часов над нашим аэродромом появился немецкий разведчик. Сделав несколько кругов, он зашел на посадку и сел на середине аэродрома метрах в пятистах от нас. Мы взяли самолет на прицел 15 винтовок и пулемета и договорились, что будем стрелять только, когда кто-либо вылезет из самолета. Однако один из бойцов не выдержал и выстрелил (по моему мнению, предательски) как только самолет остановился. После первого выстрела мы срочно ударили по самолету изо всех наших винтовок, многие держали на прицеле летчика и немца, находившегося во второй кабине. Мы видели, как в задней кабине немец безжизненно откинулся на сиденье. Однако летчик дал газ, и самолет, разбежавшись, взлетел. Набрав высоту до 200 м, самолет немного выровнил линию полета. Вдруг из самолета повалил дым, а затем пламя, и самолет упал на землю в 4 км от аэродрома.
Не прилетел к нам никто и на другой день. Тогда мы решили под вечер перегнать самолеты сами Три смельчака сели и перегнали самолеты в Новгород-Волынский. Там на карте обнаружили отмеченный аэродром. Оказалось, что и наш полк находился на этом аэродроме. Остальные товарищи, дождавшись темноты, решили ехать на этом стартере в Новгород-Волынский. Ехать в Ровно, чтобы потом выехать на основную магистраль, мы не решились, т.к. по нашему мнению в Ровно уже были немцы. Мы решили ехать на восток параллельно основной магистрали. После того, как мы проехали несколько километров, нам на пути встретилась небольшая деревня. При въезде в нее сделана большая насыпь и небольшой мостик. Блестевший внизу ручеек показался шоферу дорогой, он повернул машину и начал съезжать с насыпи. Так как насыпь была свежей, машина села на дифер и зависла в воздухе. Для того, чтобы вытащить машину нужно было метров 20 веревки. Мы пошли в село, достали несколько веревок и собрали человек тридцать мужчин. Машину буквальным образом вынесли на руках. Так как мы опасались наскочить на бандеровцев, мы установили на мосту пулемет и несколько человек с винтовками и обязали вытащить машину. Благополучно выбравшись, мы поехали дальше, и дорога нас вывела на основную трассу.
По трассе прошла колонна танков. После колонны мы выехали на трассу и поехали на восток. По обе стороны дороги находилось много беженцев со своими домашними пожитками. Это были старики, дети и женщины, некоторые сидели, спали, некоторые медленно двигались вперед, среди них находились также и красноармейцы, которые двигались в одиночку и небольшими группами. Некоторые были с винтовками. Мы проехали немного по основной трассе, и нас догнала колонна автомашин с немцами. Шофер съехал на обочину дороги, пропустив колонну, доехал до первого перекрестка полевой дороги, свернул влево, и мы удрали, что было духу. Проезжая мимо нас, немцы оживленно разговаривали и громко смеялись. Я и сейчас не могу понять, почему они нас не задержали, ведь они четко видели нас. Кроме того по сторонам дороги шли красноармейцы с винтовками, которых немцы также не трогали. Очевидно, этим делом у них занимались другие команды, и они рассчитывали, что вся эта масса далеко не уйдет, так как они перли танками по основным дорогам и не обращали внимания на обочины дороги.
Утром мы подъехали к речке, которая преграждала нам путь и поехали вдоль берега. Эта дорога привела нас к мосту, за которым располагался город Корец. Подъехав поближе, мы увидели, что мост охраняется. Один из нашей команды снял гимнастерку, подошел поближе к мосту и убедился, что мост охраняют немцы. Мы развернулись и поехали в противоположную сторону, по-над речкой. Проехав несколько километров, мы переехали речку вброд и вскоре приехали на аэродром, который находился в лесу близ города Новгород-Волынский. Проезжая вдоль аэродрома, мы заметили как шел на посадку двухкилевой самолет. Мы открыли по нему огонь из винтовок и пулемета, однако были от него на большом расстоянии и самолет не повредили. Подъехав ближе, мы встретили своих бойцов и узнали, что это был наш самолет ПЕ-2. Мы видели его впервые и о нем ничего не знали. Я привел этот постыдный для нас, авиаторов, случай, чтобы показать ту неразбериху, которая существовала в первые дни войны. Что можно говорить о других родах войск, когда мы, авиаторы, не знали точно, где проходит линия фронта и даже не знали свои новые самолеты.
По приезде в Новгород-Волынский старший нашей группы - старший техник первой эскадрильи - доложил начальнику штаба капитану Шитикову, что мы прорвались и благополучно прибыли. Начальник штаба обрушился на старшего техника, обзывая его трусом, паникером и прочее. Для того, чтобы как то оправдать свое бегство и трусость, начали искать козлов отпущения. Им оказался старший техник, которого они оставили на аэродроме, а сами позорно бежали. Капитан Шитиков совместно с особистом полка состряпали, очевидно, дело на старшего техника и куда-то убрали его. Предварительно особист полка допрашивал нас всех. При этом его обвиняли в том, о чем он и понятия не имел. Это внушали нам, что мы вроде это видели и слышали. Я особисту заявил, что этого не видел и не слышал. Тогда он начал пришивать мне дело о том, что я потерял штык от винтовки, которую у меня отобрал инженер полка товарищ Торопов.
Оказывается, во время поездки на грузовой автомашине при выезде из Луцка Торопов снял с винтовки штык и не примкнул его, а бросил в кузове автомашины. И там он и остался. Когда на новом аэродроме стали разбираться, чья это винтовка, Торопов вспомнил, что отобрал ее у меня, и сказал, что эта винтовка моя, а о том, что штык он снимал и бросил в кузове, он промолчал. Начальник особого отдела, услышав это, начал шить мне дело, что я паникер, трус, бросил оружие, что на Ровенском аэродроме где-то прятался и задержал отъезд полка на тридцать минут и прочее. Позже разобрались, что я офицер и мне винтовка не положена и не выдавалась, а винтовку я наоборот подобрал в Луцке на аэродроме, брошенную кем-то. Из оружия мне выдавался только пистолет, который был при мне. В отношении опоздания на Ровенском аэродроме шофер бензозаправщика подтвердил, что я заправлял истребитель не нашего полка "Чайка" и возился с ним, ремонтируя его.
С аэродрома Новгород-Волынского мы сразу же уехали, сначала в Житомир, затем, через несколько часов, в Переяслав-Хмельницкий через Белую Церковь и Киев. В Переяслав-Хмельницком полк задержался на несколько дней. Самолетов в полку осталось очень мало, и с этого аэродрома полк охранял переправу через Днепр. В один из вылетов на переправе завязался большой и неравный воздушный бой. Немецкие бомбардировщики прилетели бомбить переправу в сопровождении 25 истребителей. Наших истребителей было только 12. В этом бою наши истребители сбили 8 самолетов противника, потеряв при этом 3 наших самолета. Кроме того, командир первой эскадрильи, капитан Х вернулся на свой аэродром, посадил самолет и сразу же выключил мотор, не съехав с посадочной полосы. Мы побежали все туда, чтобы убрать со взлетной полосы самолет, но быстрее нас подъехала санитарная машина, и оказалось, что капитан уже был мертв. У него было более 10 пулевых ранений. Капитана похоронили в городском парке, в Переславле-Хмельницком. Капитану было лет сорок. Летчики, участники этого боя, рассказывали, как геройски сражался и погиб командир эскадрильи. У него хватило силы воли раненому и потерявшему много крови добраться до аэродрома и посадить изрешеченный самолет.
Так 89 истребительный авиационный полк за 10 дней отступления почти полностью прекратил свое существование. В полку осталось не более 10 самолетов. Много было потеряно и личного состава полка: летчиков, техников и младших специалистов. Причем, как мне кажется, их было больше потеряно в этой неразберихе, чем погибло. По моему личному мнению, в то время в нашем полку не на высоте была организационная работа со стороны начальника штаба полка и командира полка. Я хорошо помню, как много и храбро сражался комиссар полка тов. Зеленский. Он увлекал своей смелостью молодых летчиков, и они с большим удовольствием летали с ним на задания. Однако не помню, чтобы летал командир полка. Командование полка в первые дни войны панически покидало очередной аэродром, оставляя на нем часть личного состава, который при всем своем желании не мог возвратиться в собственный полк, т.к. даже не знал, куда он перебазировался.
Помню, в районе Ягодина сели на вынужденную посадку два наших истребителя, в пяти километрах от какого-то села. Самолеты произвели посадку на ровном месте во ржи над полевой дорогой. Полк в это время базировался под городом Нежин. Командование полка послало группу механиков во главе со старшим техником нашей эскадрильи тов. Позняковым. Мы разыскали эти самолеты, осмотрели и ввели их в строй. Однако для взлета необходима была хорошая ровная взлетная полоса, чтобы перебазировать туда наши самолеты, что мы и сделали. В ожидании летчиков мы сидели, караулили эти самолеты и нам, как салагам, Позняков рассказывал, как он воевал в Китае против японцев. В этот день была пасмурная погода с низкой облачностью. Вдруг из облаков вынырнули два немецких самолета и тут же сбросили бомбы. Очевидно, они заблудились и решили избавиться от бомб. Бомбы упали недалеко от наших самолетов, но не повредили их. Позняков в это время, рассказывая что-то, неудачно привел пословицу "Дай Бог нашему теляти волка съесть". Эту пословицу я слышал впервые и не придал ей никакого значения. По приезду в часть кто-то доложил об этом начальнику особого отдела. Последний учинил нам допрос, а Позняков куда-то исчез и больше я его не видел.
Спустя полмесяца после начала войны в полку оказалось много механиков без самолетов. И нас пятнадцать человек направили на Таганрогский авиазавод для получения самолетов. С Нежинского вокзала нам предоставили товарный вагон, предназначенный для перевозки скота с решетками и кормушками. На вагоне мелом было крупно написано "Люди". Наш вагон цепляли к всевозможным товарным составам, идущим в нужном направлении. Когда нас отправили в командировку, необходимо было решить вопрос с продовольствием на путь следования, однако у работников БАО ничего не оказалось, и нам предложили по пути запастись самим. Проезжая через какой-то небольшой поселок городского типа, мы остановились возле продовольственного магазина, где в это время царила полная паника. Заведующий магазином предложил нам взять у него продукты без всякой оплаты. Мы погрузили два небольших бочонка сала, бочонок селедок, взяли масла сливочного, сыра голландского, сахара, печенья, конфет и много других продуктов. Приехали на вокзал, погрузились в свой вагон и через несколько часов поехали через Бахмач, Сумы, Харьков, Горловку на Таганрог…"
***
ф.229, оп. 181, д.33, л.25 Сведения о боевом составе 14 АД (подписал нач. штаба Перминов):
89 ИАП
21.06 самолеты И-16, 51 исправный и 7 неисправных, летчиков-61,
22.06 самолеты И-16, 45 исправных, 13 неисправных, летчиков-61
ф. 229, оп. 181, д. 10, л. 8 Боевое донесение штаба 14 АД от 22.6.41 (написано от руки, листок из тетради в "линейку", без подписи):
"...89 ИАП. Уничтожено на аэродроме 6 И-16, 1 не вернулся с задания. Ранено от бомбометания 12 человек. Полк в составе 22 самолета на аэродроме Киверцы"
ф.229, оп.181, д.10, л.л.182-183 "Доклад командира 14АД командующему ВВС Юго-Западного фронта" (Исх. 0307, Федоровка, 03.7.41 г.):
"Докладываю ссостояние частей 14 авиадивизии к 12-00 3.7.41... 89 ИАП:
-летчиков, летающих на боевом самолете, к 22.6 - 63
-сбито в воздушных боях и ЗА- 5
-не вернулись с боевого задания - 1
-ранены (в том числе воентехники) - 7
-отправлены за матчастью - 41
-на аэродроме Федоровка - 12 чел.
матчасть:
- к утру 22.6 И-16 (5. 10, 28 серий) 47 исправных и 29 неисправных
- сбито в воздушных боях - 13
- разбито в авариях и катастрофах - 4
- уничтожены на земле в Луцке и Колках за счет неисправностей - 40
- в строю - 6 исправных и 13 неисправных"
