20.07.10
Сражение за Кременчуг. Отрывок из книги воспоминаний В.П. Логунова
Василий Петрович Логунов родился 14 января 1922 года в деревне Жевлачево Невельского района Псковской области. Перед войной окончил железнодорожный техникум в г. Великие Луки. Еще в мирное время был призван в армию и попал в школу младших авиационных специалистов (ШМАС) в г. Кременчуг (Украина). В семидесятые годы прошлого столетия он записал воспоминания о своей жизни.
Текст предоставлен для публикации сыном, Владимиром Васильевичем Логуновым.
***
В субботу 21 июня 1941 года я попал в караул в штаб дивизии. На разводе мне и курсанту Белову из г. Егорьевска под Москвой достался пост по охране офицерского городка, который располагался далеко от штаба дивизии в городе. Этот городок представлял замкнутую территорию, на которой стояли небольшие дома. В домах жили командир дивизии – генерал и другие высшие офицеры дивизии вместе с семьями. Пост наш находился около ворот под грибком. В ворота входили сами офицеры, члены их семей, въезжали и выезжали машины. Никаких пропусков не было. Проход был свободный. И часовой стоял, скорее для престижа, чем для охраны.
Караульное наше помещение располагалось в глубине от ворот в виде маленькой комнаты, где стоял клеенчатый диван и висели ходики. Сменялись мы сами. Часовой ходил смотреть на часы в караульное помещение. Сменялись через 2 часа. Сменился я в 4 часа утра. В это время на юге летом еще темно. Заступил Белов. Не знаю, сколько я проспал, вбегает запыхавшийся и взволнованный Белов, шепчет мне: «Бери скорее винтовку, заряжай и к воротам!» Я, хотя и не понял, в чем дело, но быстро стал с винтовкой у ворот. Все было тихо кругом, и я не понимал, почему Белов меня поднял. Но он мне рассказал, что приходила легковая машина, увезла генерала, а когда машина ушла, вышла к воротам жена генерала и сказала, что началась война и немцы бомбят Киев. Видно, что новость эта настолько ее ошеломила, что она не могла не поделиться ею. А поделиться ей было не с кем, кроме как с часовым, потому что все вокруг еще спали.
Была тишина, и никак не верилось, что где-то уже гремят взрывы, льется кровь и убивают людей. И не верилось не только потому, что была тишина. Немногим меньше месяца тому назад я выехал из Белостока, считай, что с самой границы; видел, как в Германию и из Германии ходили поезда и грузовые, и пассажирский Малкино – Владивосток. Грузовые поезда везли Германию лес, а из Германии уголь. Потому что с Германией договор о ненападении и ездили через Белосток в Германию и из Германии государственные деятели. Это происходило на моих глазах. Правда, пришлось в Белостоке разговаривать с одним стариком – поляком, беженцем из Варшавы. Работал он у нас на пункте осмотра бригадиром уборщиц вагонов. Фамилию его сейчас уже не помню.
Этот старик говорил, что нынче летом он будет у себя дома в Варшаве. Его спрашивали: «Как же ты будешь в Варшаве, если Варшава у немцев?» Он прямо отвечал: «Летом будет война, немцы начнут. Или немцы придут сюда, или ваши (он так и говорил – "ваши") наступят на немцев, а я все равно буду в Варшаве». Ему никто не верил и на него шикали, чтобы он не очень-то распространялся об этом, так как такие разговорчики, дойди они до определенных ушей, могли сойти за провокационные, и старик мог сильно за них поплатиться. Но старик на предупреждения не очень-то обращал внимание и говорил открыто, когда ночью выдавались свободные минуты и собирались вместе на пункте осмотра осмотрщики, слесаря и уборщицы. Разговоры эти до определенных ушей не доходили, но доверия слушателей не встречали. Все считали их трепом. Но прав был мудрый старик.
За тревожными разговорами мы с Беловым не заметили, как рассвело, и пришло время мне идти на завтрак в школу. Моя очередь была идти первым. Тут побежали из городка офицеры по тревоге в штаб. Не мог идти шагом и я – побежал. И по всему городку в эти утренние часы бежали военнослужащие в свои части. Когда я прибежал в школу, то посреди двора школа была выстроена и зачитывалось сообщение о начале войны. Это было часов около восьми утра 22 июня 1941 года.
Началась война. Настроение у меня и у всех встреченных мною в этот день военнослужащих было тревожное, но приподнятое. Чувствовалось наступление великих событий. Никто из нас не сомневался, что война скоро кончится, зарвавшийся агрессор получит по заслугам, и многие высказывали сожаление, что мы не успеем побывать на фронте, что нам еще нужно долго учиться.
А жизнь шла своим чередом. Курсантам объявили об ускоренном обучении. В это же воскресенье отменили выходной и стали заниматься. Мы с большим нетерпением закончили свой караул. Сообщения слушались с большой болью и непониманием. Среди нас были курсанты из Западной Белоруссии. Об оставлении Белостока, Гродно и других городов не передавалось, а сразу сообщение о боях под Минском. Мы ничего не понимали. Понемногу стали понимать сами, что дело складывается совсем не так, как ожидали. Я успел получить из дому только одно письмо и связь прервалась. Надолго мое родное Жевлачево оказалось по другую сторону линии фронта, и целых два с половиной года я не ждал уже почты, как другие счастливчики и, когда приносили почту, уходил с болью в сердце подальше в сторону. Нас было много таких.
Прошло около месяца. Напряженная учеба, навалившиеся события, наверное, виноваты в том, что я не помню даты событий в тот период. Да и не думал я, что пригодится это в будущем. В один из вечеров, перед отбоем, нас предупредили, что по дивизии дежурит очень нудный человек, и он обязательно ночью поднимет школу по тревоге. До этого никаких тревог в школе не было. Были только тренировки подъемов по тревоге, когда тренировались подниматься, быстрее одеваться, хватать винтовку и противогаз и выбегать во двор на построение. Но тревогу в эту ночь устроили немцы. И все получилось не так, как ожидали.
В городе стали рваться бомбы, все повскакивали на своих койках, а никакой команды по тревоге никто не подавал. А когда объявили тревогу, то одеваться стали как попало, кто брюки на голову тащит, кто ремня не может найти. Винтовки и противогазы перепутали. Кто-то догадался скомандовать: «Хватай, какую попадет винтовку и скорей во двор!» Понемногу стали собираться во дворе, когда немецкие самолеты уже отбомбились и улетели.
Нас сразу же построили, объявили, что немцы высадили десант, выдали патроны и бегом повели к железнодорожному мосту через Днепр. Мост этот был и железнодорожный, и для автомобильного транспорта. В эту первую бомбежку одна небольшая бомба, говорили 100 кг (такого калибра у немцев не было; вероятно, речь идет о 50-кг бомбе - М.С.), попала в мост; пролет остался цел, мост отремонтировали быстро, и движение по мосту возобновилось. Потоптались у моста и, не обнаружив никакого десанта, вернулись мы в школу.
Оказалось, что одна тяжелая бомба (говорили, что 500 кг) упала в дом на противоположной стороне улицы от нашей казармы. И не разорвалась. Поэтому все курсанты остались в ту ночь целы. Свист этой бомбы мы слышали, но не понимали тогда, что к чему. Если бы эта бомба взорвалась, то мы бы уже тогда все отвоевались. Бомба была большая, ушла в землю метра на 4, откапывали ее долго, разрядили, подняли тросом на поверхность и вывезли за город. Наш лейтенант Панышко говорил нам: «Ну, ребята, видно судьба вам жить и проживете вы долго, раз так близко была ваша смерть и обошла случайно стороной». По отношению ко мне и моим товарищам по школе, судьба которых мне известна, это пророчество нашего лейтенанта оказалось вещим, мы прошли живыми всю войну. Не знаю, как остальные, и как сам лейтенант.
После этого около месяца немцы бомбили город почти каждую ночь, иногда за ночь по несколько раз. Иногда, при низкой облачности, прорывались бомбить мост и днем с небольшой высоты. Но попасть в мост не могли. Город прикрывали только зенитки. За всю войну я не видел, чтобы зенитки наши сбили хотя бы один самолет.
После той первой бомбежки мы уже не ночевали в казарме. Забирали с собой одеяла и простыни и уходили ночевать в скверы. Разбуженные по ночам бомбежками, иногда по несколько раз, мы уже не могли не дремать на занятиях. Сон одолевал даже во время записывания. Перо останавливалось, под ним образовывалась клякса, а голова клонилась вниз. Тем более, что занимались мы по двенадцать часов в сутки и больше. Когда преподаватель замечал, что очень уж многие начинали клевать носами, он командовал несколько раз: «Встать, садись!», – мы встряхивались и занятия продолжались.
Надо сказать, что самолет наш Су-2 считался вначале сверхсекретным. Конспекты, которые мы вели на занятиях, вначале к концу занятий у нас забирались и складывались преподавателями в сейфы. Потом уже не стали забираться от нас, а позднее, вследствие частых и дневных бомбежек, мы и занятия стали проводить в скверах, слушали объяснения преподавателей лежа на траве. Тут уж сон совсем нас одолевал. Наверное, это правда, что материал усваивается даже и в сонном состоянии, потому что мы, все же что-то усваивали и при такой системе учебы.
Помню, однажды вечером нас собрали, предупредили, что будем производить облаву ночью на ракетчиков. Ракетчиками называли лазутчиков врага, которые при ночных бомбежках указывали ракетами цели для немецких самолетов. А надо сказать, что во время бомбежек то и дело в разных концах города вылетали ракеты, указывая направление на мост, на порт, на штаб дивизии, на ж.д. станцию. С наступлением темноты нас, с большой осторожностью, разбили на группы и развели по разным районам города. Распределили функции. Дозорные должны были сидеть на крыше, прячась за трубами, и наблюдать, откуда летят ракеты. Дозорные по цепочке были связаны с группами захвата, которые должны были, по сигналам дозорных, оцеплять и прочесывать указанный район. Я очутился дозорным на одной из крыш, сидел, обхватив ногами трубу. Вызывать на связь должен был щелканьем прицельной планки. Меня, в случае нужды, должны были вызывать так же.
Заняли позиции. Ночь летняя, лунная. Прилетели самолеты. Бомбят. От разрывов бомб крыша ходуном ходит, ее подбрасывает. То и дело по крыше осколки зенитных снарядов барабанят. Прижался к трубе и держусь за нее ногами и руками. И смотрю по сторонам во все глаза. Но немцы отбомбились и ушли, а ни одной ракеты ниоткуда не вылетело. Как будто этих ракетчиков кто предупредил о засадах. Стало тихо-тихо, светит луна. Кое-где тушат пожары. Не помню сам, как задремал я и не услышал щелканье планки, а очнулся только тогда, когда товарищи стали подниматься на крышу ко мне. Я закричал: «Стой, кто идет?» Меня отругали. Но у командира все же не было полной уверенности в том, что я спал, и отругали меня несильно и никому об этом не доложили. А командиром нашей группы был наш лейтенант Панышко. Это был первый и последний случай, когда я непроизвольно уснул на посту. Второй раз я спал на посту сознательно в феврале 1943 года в Моздоке. Но об этом потом.
Сначала по воскресеньям, а потом и каждый день, нас стали водить строем на аэродром копать капониры – укрытия для самолетов. 15 км туда, 15 км обратно, и там целый день орудуешь с лопатой. Обед сухим пайком. Потом снова начали заниматься.
Мост все-таки немцы разбомбили, рухнул в воду один пролет. Недалеко от школы через Днепр соорудили переправу из плотов. Переправа проходила через остров напротив. Остров был заросший лесом. Посредине главного русла для пропуска пароходов в переправе был сделан разрыв, который закрывался баржами после прохода судов. По переправе двигались на подводах беженцы, шли пешие, машины с грузами. Наши отступали. Это мы видели каждое утро во время умывания на Днепре. Безрадостная картина. А мы все учимся. Но тучи свисают все ниже, а громы грохочут все ближе.
Однажды после обеда на занятия приходит замполит по комсомолу Чумаченко. Он носил в петлицах четыре треугольника, вроде старшины, только звезда была на рукаве, как у комиссара. Называет по фамилии десять человек, ведет нас в каптерку, где получаем патроны, гранаты с запалами, бутылки с зажигательной жидкостью. Потом идем в порт, где нас встречает майор из штаба дивизии. Садимся на катер, и катер отчаливает вверх по течению; уже в катере майор объясняет нам, что мы идем в разведку в Новогеоргиевск по реке Протоке. Цель разведки – установить, есть ли в Новогеоргиевске немцы. А то есть такие слухи.
Соблюдаем определенные предосторожности: на корме только гражданские, а мы укрылись внутри, не дает катер больших оборотов движку. Благополучно причалили к пристани в Новогеоргиевске. Ни одной живой души. А Новогеоргиевск километров 20 от Кременчуга. Заметили вдалеке женщину, пошли к ней. Она – уходить. Еле догнали. Дрожит, испуганная. Спрашиваем: «Почему уходила от нас?» Сперва все смотрела подозрительно, потом стала отвечать: «Боялась, что немцы». - «Так на нас же форма Советская». - «А говорят, что и немцы переодеваются в Советскую форму». Установили, что немцев в Новогеоргиевске нет, но и органы Советской власти тоже ушли. По разговорам. немцы уже в соседнем селе. С этим и повернули назад в Кременчуг и прибыли поздно ночью. На воде - не на суше, скорость поменьше, да и при этом малый ход с притушенными огнями.
После не раз вспоминал я эту разведку. Показательна она была в том смысле, как не нужно воевать. Если бы в Новогеоргиевске были немцы или на пути, то мы были бы только в их лапах, ибо представляли открытую цель и даже в протоке не могли развернуться. Но что спросить с авиации в сухопутных делах, хотя старшим был у нас и майор.
В столовой на нас был заявлен расход, мы поужинали и направились в свой сквер спать, по пути разговаривая о том, как удивим своих товарищей имеющимися у нас гранатами и бутылками с горючей смесью. Но удивились сами, так как обнаружили, что так же вооружены и все остальные.
Утром подъем никто не делал, зарядку тоже, умылись под колонкой, пошли завтракать. После завтрака нас повели уже в другой сквер, на берег Днепра, где были еще задолго до этого, вероятно штабом дивизии, вырыты щели. Расположились на солнце, греем боки после ночи. Вдруг вверху несколько разрывов шапкой и какие-то посвисты. Мы повскакали и смотрим. Бежит наш Панышко и кричит: «Чего рты разинули? Это шрапнель! По щелям!».
Мы спрятались в щели. Стали слышны разрывы со стороны Днепра. Командиры опять куда-то ушли. Потом пришел тот же помполит Чумаченко. Говорит: «Нужно два человека. Кто желает?» Вдруг, сидевший рядом со мной курсант Костерин, отозвался: «Я и Логунов». Еще никто и опомниться не успел. А для меня это было тем более неожиданно. Но ничего не попишешь. Переиначивая известную пословицу, можно сказать: «Назвали груздем, так полезай в кузов». Вылезаем из щели. Костерин шепчет: «Пойдем, может там что яснее будет, а то тут очень уж нудно сидеть».
Выходим к Днепру, к переправе. На острове ад кромешный, среди деревьев разрывы мин, мечутся кони, люди. Что делается за островом, не видно. Переправа посредине разведена, баржи в стороне. Люди выбегают к разведенному месту, некоторые прыгают в воду, пытаются плыть. Но течение быстрое, людей выносит из-за острова, а с той стороны Днепра слышна пулеметная стрельба. Многие, очутившиеся в воде люди, тонут. Появился сверху санитарный пароход с хорошо видимыми красными крестами. По нему тоже начинаются разрывы, пароход загорается и удаляется, медленно погружаясь в воду. С него прыгают люди, многие тонут. Мы поняли, что на том берегу Днепра немцы, и это от их огня гибнет столько людей.
Продвигаемся осторожно, пригибаясь при каждом взрыве. На гранитном берегу и на плотах укрыться негде. Около барж нас ждет тот же самый вчерашний майор, взвинченный, с выпученными глазами, крикливый. Отдает команду: «Завести баржи в разрыв плотов! Нужно наладить переправу, выручить людей с острова». А баржи-то большие, а видим-то мы их только в первый раз. Как завести? Поняв, что толку от нас не будет, майор медленно отходит к берегу. Мы с ним. Чумаченко куда-то ушел в суматохе. В это время из Днепра выплывают два здоровенных мужика: младший лейтенант и сержант. Они не боятся, даже не кланяются взрывам. Начинается крик. Майор хватается за пистолет. Мл. лейтенант кричит: «Давайте скорее переправу, люди гибнут!» И – матом. Майор: «Подчиненных бросили, сейчас расстреляю, становитесь к стенке!» И тоже матом. Мл. лейтенант становится к стенке с сержантом: «Стреляй, но давай переправу!»
Не знаю, чем бы это дело кончилось, но в это время Чумаченко приводит из порта четырех грузчиков. Они были сильно пьяные, но похватали багры, какие были на бортах, и без труда завели баржи между плотов. Переправа начала действовать. Майор с Чумаченко ушли, приказав нам оставаться на плотах и охранять переправу. А были мы все время с винтовками. С нами остался и молодой грузчик из той компании. Под хмельком он был храбрым.
По переправе бежали военные, не получившие военную форму призывники, гражданские беженцы, неслись вскачь военные повозки с ранеными, гражданские телеги с домашним скарбом. На бревнах под разрывами все неслось и подпрыгивало. Движение кончилось. Немец несколько успокоился, стал делать перерывы в обстреле. Оказалось, что на той стороне острова плоты спущены, немцу на остров не попасть, а на этой стороне переправу ему, в большей части, не видно из-за острова, и как только движение сквозное на переправе кончилось, он ослабил обстрел, но стоило показаться на плоту ближе к берегу, следовали выстрелы. И мы ходили по плотам ближе к острову в относительной безопасности. Грузчик этот все время находился с нами, он тушил баржу, загоревшуюся от взрыва, и вообще с ним было как-то веселее.
Потом грузчик начал трусить, хмель стал проходить. Сперва он потребовал, чтобы Костерин бросил в воду подобранные им на плотах гранаты, упавшие с повозок. Гранаты все равно были без запалов и их выбросили. Потом грузчик прямо заявил, что уходит домой. Препятствовать мы не могли. Но, как только он подходил к берегу, немцы открывали огонь, следовало несколько разрывов поблизости от него, и он, к нашей радости, откатывался к нам. К переправе подошел наш легкий танк. Еще раньше переправился на остров один взвод школы. Наверно, опасались, что немцы высадятся на остров.
Стали переправлять танк на остров. Он осторожно двигался по плотам. Плоты прогибались под ним, но в месте стыковки плотов с баржей плоты погрузились, борт баржи оказался стенкой, на которую танк подняться не смог. Командир танка и стрелок выскочили, водитель дал задний ход, танк пошел несколько в сторону, завалился набок и вместе со стрелком ушел в воду. У нас с Кастериным, а мы находились на барже, аж глаза вылезли на лоб от пережитого ужаса. Надо сказать, что от обстрела на плотах не пострадал никто, снаряды или мины это были, я тогда еще не разбирался, потом говорили, что мины, рвались большей частью в воде, обдавая брызгами. На плотах было несколько взрывов, но тогда там уже никого не было. Один взрыв был на барже и только ее поджег. Так что гибель танкиста, и притом такая бессмысленная, потрясла нас.
Из-за возни с танком мы и не заметили, как ушел с плотов грузчик. Мы снова с Костериным остались одни. Только с наступлением темноты нас сменили. Мы пошли в столовую ужинать. Ночь спали в щелях сидя. Вместе со своим взводом. На другой день нас оставили в щелях, а некоторые товарищи с нашего взвода ездили на катерах вывозить беженцев из Крюкова, города на противоположном берегу Днепра. В Крюкове был вагоностроительный завод, и какая-то воинская часть удерживала Крюков. Видно, немцы подошли небольшими силами и не могли сразу овладеть Крюковом и с ходу форсировать Днепр, хотя наша оборона Днепра в Кременчуге была очень слабая и состояла из нашей школы (200 человек и один «Максим») и личного состава БАО (батальона аэродромного обслуживания), где людей и вооружения было не больше.
Немцы стали систематически обстреливать город артиллерией. Обстреливали методически, как по расписанию: минут 15 стреляют, а потом с полчаса тихо, можно было часы проверять. Мы сидели в щелях, на берег Днепра к воде выставили часовых, которые должны были предупредить, если немцы начнут высадку на наш берег. Раз ночью, во время перерыва в обстреле, мы все услышали винтовочный выстрел с берега. Туда побежали Чумаченко с двумя курсантами. Сказали, что там застрелился курсант Овсяников, который стоял часовым. Вот, оказывается, до чего бывает страшно, до чего можно струсить, что собственная смерть кажется избавлением.
Кушать мы ходили в столовую в школу взводами по очереди, только уже не строем посередине улицы, а цепочками, прижимаясь к домам, ибо никто не мог угадать, когда и куда могут упасть снаряды с того берега.
На четвертый день к берегу подошли части пехотной дивизии, как нам сказали. Происходило это так: все ближайшие к Днепру скверы оказались забитыми обозами и солдатами. Причем солдаты были уже в возрасте, и многие не умели даже винтовки заряжать, не то что целиться. Им даже этого не успели объяснить. Это подкрепление обнаружили немцы. Под вечер налетели немецкие самолеты и жестоко пробомбили прибрежную полосу скверов, где были сосредоточены части дивизии. Жертвы были ужасные. Я такое видел впервые. Убитые и раненые люди лежали среди убитых и раненых лошадей, развороченных повозок. Стоны людей, лошадиное ржание. Сразу стали оказывать помощь раненым. А мы, курсанты, стали бродить среди разбитых повозок и подбирать разбросанные пачки папирос. Ведь нам все еще не давали курева, нужно было покупать самим. А мы не могли оторваться от берега.
В этот вечер нам раздали на руки конспекты, курсанты получили сухой паек, и школа ушла, а наше отделение и еще одно отделение оставили на сутки охранять штаб дивизии. Штаба там уже не было, но оставалось кое-какое имущество. А мы охраняли здание и подходы к нему. Из этой ночи запомнились такие эпизоды. Нас, опять с Беловым, послали на территорию школы потушить начавшийся там пожар. Мы вошли во двор. Все разбросано кругом и дымится, как бы тлеет, только кое-где пробиваются языки пламени. Сперва мы пытались тушить, но потом рассмотрели, что школа загорелась не от обстрела, а подожжена специально бутылками с горючей смесью. Мы возвратились в штаб дивизии и доложили обстановку. На школу махнули рукой – пусть горит.
Потом стояли мы в подъезде одного дома на улице, ведущей от Днепра, и задерживали бежавших ночью от Днепра красноармейцев и отводили в штаб дивизии. Это были обезумевшие от страха люди, потерявшие голову. Отворив дверь, мы выставляли из подъезда штык и кричали: «Стой, ложись!» Этого было достаточно, бежавший задерживался. Потом его конвоировали в штаб. Заслышав свист снаряда, кричали: «Ложись!» И оба, и конвоир, и конвоируемый, падали, раздавался взрыв, потом вставали и шли дальше.
К нам пришла девочка лет 12 и сказала, что у них в подвале сидит немец - пришел, забился в угол и сидит, ни с кем не разговаривает. Нас двоих послали с девочкой задержать немца. Девочку мы оставили за дверью, а сами вошли в подвал. Подвал был слабо освещен коптилкой. Народу в нем было человек 60. Нам показали на человека в углу в солдатской шинели. Он дрожал от страха и не мог разговаривать. С трудом мы привели его в чувство и отвели в штаб. Утром нас отпустили из штаба дивизии, указали маршрут на станцию, кажется, станция Потоки от Кременчуга к Полтаве, в 18 км от Кременчуга. На станции находилась школа, как нам сказали. И мы гуськом пошли через весь город.
Город горел, и пожары не тушил никто, что казалось диким и противоестественным. Редкие прохожие, крадучись возле домов и заборов, тащили все, что можно было утащить. Магазины были открыты и растаскивались. Мы выложили из противогазов конспекты, которые лежали в отделениях для накидок, и тоже набили сумки папиросами. Больше не брали ничего. Конспекты тщательно затоптали в грязь.
Так кончилась для нас Кременчугская эпопея, наше боевое крещение. Город оставался все дальше и дальше. Дымящийся город, откуда доносились разрывы снарядов. Вот когда я стал понимать, что нет надежды на скорую победу, и что путь предстоит долгий и трудный, и, кто знает, что ждет впереди.
Первое крещение, можно сказать, обошлось для нас благополучно. Из нашего взвода только застрелился курсант Овсяников, больше не пострадал никто. Настроение было ужасное. Родина оккупирована врагами, до Победы над врагом еще очень далеко. Не спеша пришли мы на станцию, где застали всю школу, расположившуюся в сквере около вокзала. Рядом было сложено кое-какое имущество школьное. Еще ночь ночевали на станции в сквере, потом погрузились в вагоны и повезли нас на Харьков, провезли через Харьков и остановились в Волчанске. Разместились в Драмтеатре. Оказалось, что школа сохранилась, что мы будем заканчивать ее. А мы ведь и конспекты свои в грязь затоптали. Но о конспектах никто не вспомнил.
В Волчанске мы впервые почувствовали, что такое тыловое питание. Норма питания уже была низкая, да еще тащили на кухне, так что полностью мы получали только хлеб и сахарный песок, а что касается приварка, то его оставалось только лизнуть. Так что для нас было большой роскошью, если удавалось добыть на расположенном рядом хлебозаводе буханку хлеба. Это иногда удавалось. И еще, когда посылали на станцию на разгрузку вагонов с продовольствием. Хотя и тяжела там была работа, но находилось зато, чем желудок набить.
Кое-как скомкали занятия. Сделали выпуск. И разъехались курсанты по частям обслуживать самолет Су-2, который и в глаза-то ни разу не видели в натуре, а только на картинках…
***
Столь просто и бесхитростно описанный эпизод войны имел, однако же, важное оперативное значение. В начале сентября 1941 г. на захваченный (описанным выше способом) плацдарм у Кременчуга переправилась 1-я Танковая Группа вермахта. 12 сентября немецкие танки устремились на север, навстречу наступающей от реки Десна 2-й ТГр Гудериана. 15-17 сентября "танковые клинья" замкнули кольцо окружения грандиозного "Киевского котла". Потери Красной Армии в этой операции превысили полмиллиона человек.
