06.10.08
И. Дубровский, Работа подлинного историка
Сколько историков в нашей стране? Если судить по количеству диссертаций и других «научных работ» или по числу сотрудников институтов исторического профиля в системе Академии наук и исторических факультетов и кафедр вузов, историков у нас легион. Они живут тихими сообществами и почти не дают о себе знать. Чем все-таки они заняты? Над чем, так сказать, работают?
Дело ученого – открывать новое. Врач лечит больных. Космонавт летает в космос. Дворник подметает улицу. Ученый делает открытия. Никто не говорит, что это просто, но это его работа. Наука и ученые в нашей культуре существуют, чтобы вносить в жизнь новые идеи, помогающие лучше видеть и понимать мир. Так думают об ученых врачи и писатели, инженеры и футболисты. Высказать эту мысль в обществе историков значит нарваться на скандал. На вопрос о том, что нового сделано, открыто, описано в нашей историографии, к примеру, за последние десять или двадцать лет, они недоумевают и раздражаются и в огорчении отходят от тебя как от человека, ничего не понимающего в их жизни и занятиях. Господствующая сегодня среди наших историков идеология профессионализма ждет своих исследователей. Один мой знакомый член-корреспондент на просьбу назвать плоды трудов возглавляемого им научного отдела отвечает афоризмом Монтеня: «“Я сегодня ничего не совершил”. – Как? А разве ты не жил? Просто жить – не только самое главное, но и самое замечательное из твоих дел». Аргумент сделанного дела, таким образом, подменяется парадоксальным аргументом личной идентичности.
Выпускнику Куйбышевского Авиационного института простительно этого не знать. Инженер из Самары Марк Солонин принадлежит к числу тех, кто честно недоумевает,где у нас историки и если они где-то есть, то чем они занимаются. Выражения «профессиональные историки» и «историческая наука» он ставит в кавычках не потому, что считает работу с историческими свидетельствами пустым и ненужным делом, а потому что не видит вокруг себя настоящей работы, и у меня не повернется язык сказать, что он не прав.
Книги Солонина о поражениях Красной Армии в первые дни и недели Великой Отечественной войны стали для меня одним из самых запоминающихся книжных открытий последнего времени. Трагедию лета 1941 года с советских пор окружает плотная завеса лжи. Засекреченные поражения 1941 года в каком-то смысле, конечно, секрет полишинеля. Благодаря внимательному чтению юношеского журнала «Техника – молодежи», много лет подряд публиковавшего статьи по истории военной техники, со школьной скамьи я знал или догадывался, что наши танки «устаревших моделей», на самом деле, были новее и лучше немецких. Нигде не называвшееся число советских танков накануне войны по ряду косвенных данных я вычислил для себя, также будучи школьником, и как сейчас выясняется, вычислил довольно точно.
Такие «тайны» могут существовать разве что в приказном порядке. Потому сокрытие документов о начале войны в форме засекреченных архивов МО и других ведомств дополнялось в Советском Союзе фактическим запретом на исследования, а историки, посмевшие нарушить этот запрет, подвергались гонениям. Такие исследования по сути приравнивались к антисоветской деятельности и влекли соответствующие последствия. Не совсем понятно, почему писателям позволялось больше, чем историкам. В этой логике запретов вообще много неясного.
Главные идеи советского мифа об июне 1941 года были сформулированы Сталиным. Эти идеи о катастрофических последствиях внезапного нападения, численном и техническом превосходстве противника, героическим отпоре Красной Армии в начале войны были призваны обелить военно-политическое руководство, спасали его авторитет, без которого была бы невозможна победа. Но зачем было скрывать правду о разгроме 1941 года потом? И было ли это следствием какого-то решения или просто инерцией? Правда ли то, что советские руководители во времена Хрущева или Брежнева «боялись» обнародовать какие-то данные или они просто не хотели «волновать народ» подобно тому, как в Советском Союзе старались не сообщать об авариях и катастрофах? Я напомню для сравнения, как поздно и неполно советские граждане были проинформированы об аварии на Чернобыльской АС.
Что переменилось с тех пор? В начале 1990-х было опубликовано немало ценных сведений и документов, но сами архивы не распахнули свои двери. В лучшем случае важные архивные фонды остаются в пользовании проверенных «ведомственных» историков МО. Самое важное открытие, которое сделает для себя читатель Солонина, состоит в том, что проблема не в этом. Проблема не в архивах и не в документах, а в людях, которые могут и хотят с ними работать. Марк Солонин показывает пример работы историка. Он не рыщет в поисках сногсшибательных документов, а демонстрирует возможности, которые открывает внимательное прочтение известных и опубликованных сведений. Закрытые или малодоступные архивы – конечно, беда. Но не такая страшная, как можно подумать.
Мне бы хотелось показать на нескольких примерах, как работает Солонин. Что мы знаем о действиях советских механизированных корпусов, составлявших летом 1941 года главную ударную силу Красной Армии? Если судить о боеспособности частей по количеству и качеству боевой техники, таких мощных танковых группировок в нашей стране больше не было до конца войны. Один из парадоксальных советских мифов гласил: «История отпустила нам слишком мало времени для того, чтобы подготовиться к войне». Солонин резонно замечает, что это определение скорее приложимо к гитлеровской Германии. Разработка и производство современной боевой техники там начались всего за несколько лет до мировой войны. Гражданская война в Испании с очевидностью показала полное превосходство всех видов советской техники над немецкой. Уже к началу Великой Отечественной войны по техническим характеристикам многих видов вооружений Германия догнала и опередила Советский Союз. В действительности, время работало против нас. Отчасти Сталина и его генералов подвела гигантомания, сам размах военных приготовлений. Гигантские танковые соединения РККА летом 1941 года находились в процессе формирования, что явно снижало их боеспособность. Вопрос в том, куда они пропали, едва начались военные действия? Куда пропали 20 механизированных корпусов с 13 тысячами танков, брошенные в бой в первые две-три недели войны?
Наш читатель что-то слышал о «контрударах механизированных корпусов», пытавшихся остановить лавину гитлеровского наступления, но здесь интересны подробности. Подробности обескураживают. Боевой путь огромного танкового соединения, называвшегося в нас механизированным корпусом, мог начаться и закончиться одной нестройной атакой. Потом корпус вдруг начинает отступать и через три дня, бросив технику, расходится по лесам. Марк Солонин с документами в руках показывает, что большинство частей и соединений механизированных корпусов вообще не принимало участия ни в каких боях, а просто растаяло в ходе «передислокаций». Танки ломаются, техника выходит из строя. Советские танки от немецких в этом смысле ничем не отличаются. Но немецкие части почему-то не бросают дорогостоящую военную технику, а стремятся вернуть ее в строй.
Из сухих сводок потерь Солонин вытаскивает красноречивые цифры. Так, в 10-й танковой дивизии 15-го механизированного корпуса, одной из лучших в Красной Армии, из 318 исправных танков к исходу дня 26 июня в строю осталось 39. Согласно отчету, подписанному командиром корпуса, за это время в боях было подбито 53 машины. Иными словами, три четверти танковых потерь дивизии – это танки, потерянные в буквальном смысле слова, брошенные как ненужный хлам и помеха в «передислокации». Эту ситуацию автор считает типичной для других танковых частей РККА. Далее, потери танков Солонин предлагает сравнить с потерями автомобилей. Три четверти автомобилей той же 10-й танковой дивизии, оказывается, были целы и исправны еще месяц спустя. В отличие от танков, для грузовичков всегда находились и горючее, и запчасти. Всего до конца 1941 года, согласно опубликованным данным, Красная Армия потеряла 73% танков и лишь 33% автомашин. Потери минометов за тот период почему-то составили 61%. Что может сломаться в миномете, если миномет – это просто труба? Объяснить эту кричащую диспропорцию потерь, по мнению Марка Солонина, можно только назначением военной техники. Танки, пушки, минометы нужны воюющей армии. А автомобиль позволяет "оторваться от врага".
Другая тема и пример исследовательской работы Солонина – война в воздухе. Один из устойчивых мифов касается эффективности действия авиации против наземных войск. На этот счет у летчиков существуют нормативы, установленные в ходе полигонных испытаний. В распоряжении Солонина есть документы полигонных испытаний, удостоверяющие, к примеру, что для уничтожения одного немецкого легкого танка требуется дюжина самолетовылетов штурмовика Ил-2. В условиях реального боя, то есть под огнем противника реальная отдача штурмовой и бомбардировочной авиации еще снижается. В наши дни существуют управляемые бомбы и ракеты, резко повышающие огневую мощь авиации, но в годы Второй мировой войны для уничтожения цели требовалось огромное число самолетовылетов и истраченных боеприпасов.
Рассмотрение Солониным боевых возможностей нашей и немецкой авиации убеждает в том, что летом 1941 года она не могла решать задачу разгрома частей и соединений противника. Массированные налеты советских бомбардировщиков, которые немцы сравнивали с Верденом, тем не менее ни на один день не задержали движения немецких моторизованных колон, и так же мало немецкие летчики могли помешать атакам механизированных корпусов Красной Армии.
То, что ни своя, ни вражеская авиация с такой эффективностью действовать просто не в состоянии, порой не понимало даже высшее советское военное командование. Здесь автор проницательно указывает на парадоксальную роль, которую сыграла довоенная пропаганда. Довоенные книги и фильмы внушили представления о чудодейственной силе бомбового удара. Вывод о неудачах нашей авиации в начале войны во многом основывался на неадекватном понимании ее боевых возможностей.
Распространенный тезис гласит, что с начала войны немцы сумели захватить «господство в воздухе». Это утверждение автор называет весьма сомнительным, мало что говорящим по существу. Настоящего «господства в воздухе» почти всю войну не было ни у одной стороны. Более того, за всю войну только в один из месяцев 1941 года немцам удалось сравняться с нашей авиацией по количеству самолетовылетов. По этому важному показателю советские ВВС всегда лидировали. Единственной внятной информацией о катастрофических последствиях внезапного нападения немцев в советской историографии было утверждение об «уничтожении в первый день войны 1200 самолетов, в том числе 800 на земле». Даже если допустить, что это правда, авиация Красной Армии должна была сохранить существенное численное превосходство над противником.
Впрочем, сама эта цифра внушает сомнения. Она была названа не сразу. Марк Солонин сумел дать ей истолкование. Дело в том, что едва ли не все самолеты, которые считаются потерянными на земле в результате немецких бомбардировок в первый день войны, относятся только к трем авиационным дивизиям Западного фронта, дислоцированным в районе Белостокского выступа. Потери других авиационных частей, понесенные 22 июня 1941 года, не так велики. Остается понять, что стало с этими тремя дивизиями. Солонин выясняет, что эти части погибли вследствие «перебазирования», больше походившего на массовое дезертирство.
Летчики, получавшие задание штурмовать передний край, летели в другую стороны и сажали свои самолеты на тыловых аэродромах. Командиры авиационных полков и дивизий пытались придать процессу элементы организованности и смысла. Он получает название «выведение из-под удара». «Выведенные из-под удара» самолеты оказываются в глубоком тылу, а армии, сражающиеся на границе, – безо всякого авиационного прикрытия. Это «перебазирование» практически заключалось в том, что летчики садились в самолеты и улетали. Без инженеров и техников на новом аэродроме спасенные от врага боевые машины, естественно, больше не могли подняться в воздух. Развал и гибель трех авиационных дивизий Белостокского выступа в ходе «перебазирования» были затем списаны на действия вражеской авиации.
Разумеется, я могу привести лишь некоторые примеры цепкой наблюдательности автора. Из них вырастают впечатляющие картины разгрома частей и соединений Красной Армии летом 1941 года. Начиная с речи Сталина к «братьям и сестрам» советская пропаганда стремилась представить поражения Красной Армии как некое трагическое стечение обстоятельств, не ставящее под сомнение мощь Советского государства. Главным стал тезис о «внезапном нападении» врага. Можно согласиться с Солониным в том, что все эти аргументы шиты белыми нитками. В первые часы или даже в первый день или два боев не то что разгромить, но даже нанести Красной Армии ощутимый урон было за гранью технических возможностей вермахта. О том, что Красная Армия была разгромлена 22 июня, не заявлял даже Геббельс. Катастрофа случилась в следующие дни и недели, когда о начале войны уже знали оленеводы Чукотки.
Дальше все не так здорово. В полемике с хрупкими мифами советской идеологии автор заражается ее философией истории. По этой логике у каждого события есть отделимое основание в виде его причины. Тем самым событие перестает быть событием, а становится действием чего-то или кого-то, какой-то причины. Мы говорим себе: «Красная Армия была разбита на границе, потому что Гитлер напал слишком неожиданно». Потом спохватываемся и говорим: «Да, нет. Конечно, не в этом дело. Так сказать нельзя, потому что это ничего как следует не объясняет. У поражения Красной Армии, должно быть, были другие причины. Ну, например, то-то и то-то». И так до бесконечности.
Идеалом такого рассуждения является открытие неких причин, а еще лучше – систематического повторения одних и тех же причин в разных ситуациях. Это страшно удобно, поскольку освобождает от необходимости вникать в каждую жизненную ситуацию отдельно. Нечего говорить, как это отвечает желанному идеалу научности и помогает переживать себя подлинным ученым. Речь, повторяю, идет не о том, что мы хотим сказать, а о самой системе рассуждения. Объявление коммунизма исторической девиацией утверждает от обратного мысль о существовании магистрального пути развития общества. По выражению Ницше, такая история остается замаскированной теологией.
Марк Солонин изначально видит свою задачу в том, чтобы заменить плохое объяснение причин лучшим. Это другое объяснение зеркально повторяет тезисы, кажущиеся автору ошибочными или лживыми. Солонин проводит мысль, что настоящей причиной разгрома лета 1941 года был глубокий внутренний конфликт, поразивший государство рабочих и крестьян. По мнению автора, безудержные репрессии, коллективизация и другие формы советского руководства привели к молчаливому разобщению общества и государства накануне войны.
Первая книга Марка Солонина называлась «Бочка и обручи». Такое сравнение он находит для советской власти, которая, по его мнению, была только насилием над собственным народом или выродилась в простое насилие. Потому летом 1941 года хватило несколько решительных ударов врага, чтобы Красная Армия стала неотвратимо разваливаться, как бочка, с которой сбили обручи. Памятуя жизнь при Сталине, рабочие и колхозники не захотели ее защищать. Доказательством этой мысли Солонин считает огромный массив данных о сотрудничестве с врагом в плену и на оккупированных территориях. Из 1941 года читатель вдруг переносится в 1942, 1943, 1944 год. То, что в годы войны на одного партизана приходилось десяток полицаев и власовцев, – это факт, как факт и то, что идеологической основой коллаборционизма вполне логично было отвержение Советского государства.
Спрашивается, что это объясняет или доказывает? Мнение о том, что наши мысли и желания и наши поступки соотносятся как причины и следствия, многократно и убедительно оспорено. «Воля ничем не двигает, а, следовательно, ничего не объясняет – она только сопровождает какое-то явление, но может и не сопровождать».( Ницше Ф. "Сумерки кумиров", «Четыре крупные заблуждения», «Неверное понятие о причинности») Если же говорить о войне и армии, то армия – это вообще мир механических действий, следования чужой воле, именуемой уставом и приказом. Речь идет о ложном пути понимания жизни, ошибочном в принципе.
Как тут быть? Как выкинуть из головы эти глупости? Всем читать Ницше, Витгенштейна? – Боже упаси! Разве что для своего удовольствия. Работа историка не зависит ни от каких философских аргументов. История есть описание. Надо просто описывать то, что ты видишь, и не примешивать к этому посторонних мыслей. Это трудно, но когда это получается, ты действительно можешь что-то узнать, что-то новое для тебя и окружающих.
Во второй книге Марк Солонин словно спохватывается. Он с беспокойством признается себе в том, что пухлый том оканчивается констатацией, известной заранее.
В своей третьей книге он начинает спорить с самим собой. Превращение многих частей Красной Армии в неуправляемую толпу, массовую сдача в плен и массовое дезертирство Солонин больше не хочет объяснять карикатурной формулой «Армия отказалась воевать за Сталина». Автор вдруг сознается, что боеспособность войск создают не политруки и стенгазеты, а дисциплина и организация. Он подчеркивает огромную роль и ответственность командиров. Немецкие и советские генералы, как выясняется, действительно, имели разные представления о том, как следует руководить боем.
Марк Солонин проводит красноречивые параллели. Генерал Болдин, имея приказ организовать наступление трех советских корпусов в районе Гродно, просиживает в своем штабе за десятки километров от вверенных ему войск и жалуется на отсутствие связи. Командир немецкой танковой группы Гудериан, рвущийся к Минску, по нескольку раз в день на танке прорывается в каждую из своих дивизий и отдает приказы в нескольких сотнях метрах от линии огня. Наконец, Солонин справедливо вспоминает другие позорные поражения русской армии в Первую мировую или русско-японскую войну и находит это сравнение уместным.
Источник: Статья опубликована 18 сентября 2008 г. в первом номере журнала "Пушкин"
